что происходит на берегу. Мужчины отчаянно драят палубы лодок, замазывают швы смолой, укладывают раковины в деревянные ящики. Она думает о рабочих, очищающих раковины от моллюсков. Как они упираются языками в свои щёки, с усердием вырезая замыкающий мускул кончиком ножа.

Дни становятся все жарче, вокруг витает суглинистый запах тины. Часы медленно тянулись под скудной тенью веранды, пока Элиза размышляла о том пути, что пришлось ей проделать вдоль каналов и по бушующему морю. Она представляла себя парящей в небе птицей, наблюдающей за тем, как суда снимаются с якоря и скользят среди рифов, обдирающих их корпуса, как омертвевшую кожу. Корабли проходят мимо плавучих баз и шхун, мимо покачивающихся на волнах кораблей, отставших от своих флотилий. Щупальца мангровых болот вокруг них как кровоточащие вены, а с наступлением ночи, в темноте и тишине вода окутывает их, словно глубокий беспробудный сон.

Элиза задавалась вопросом, вернётся ли когда-нибудь то, что осталось от ее семьи, вместе с призраками тех, кого здесь больше нет. По крайней мере, она смогла дойти до почты. Там на входе висит доска объявлений для водолазов. В этом сезоне у смерти было полно дел на дне океана. Но она прочитала список имён дважды и не нашла упоминания своего отца. Мальчик за конторкой – веснушчатый и в застегнутом на все пуговицы жилете – изучил ее шрамы и поджал губы. Ничего необычного, если в Баннине встречался мужчина с вырванной, как из наживки, плотью. Но молодая женщина положения Элизы? Такое случалось нечасто.

Мальчик сообщил, что от Томаса письма не было, и эта новость придавила ее к земле. Когда Элиза повернулась, собираясь уходить, он заговорил снова.

– Мисс, в последнее время я не видел вас здесь. – Он кивнул на окно, в котором Элиза увидела вдалеке своё обрамлённое аркой бунгало. – Не то чтобы я следил, – смутился он. – Просто когда здесь никого, невольно смотрел на вас. У вас все в порядке?

Элиза кивнула и отвернулась, чтобы он не заметил слёзы, навернувшиеся ей на глаза.

Она возвращалась ещё три раза, чтобы спросить, не приходили ли письма для неё. Каждый раз мальчик в ответ лишь печально качал головой. Придётся ещё раз написать Томасу. Похоже, ее последнее письмо вообще до него не дошло. Безотлагательная потребность увидеть брата сводила ее с ума. Она вновь и вновь возвращалась в тот день, прямо перед тем как отец с Томасом отправились в то последнее плавание. Она готовила ужин, а мужчины сидели на веранде. Они ведь вроде разговаривали тихо? А потом, когда она появилась, и вовсе замолчали. Что точно произошло тогда – это сорока, так сильно ударившаяся о москитную сетку, что упала замертво. Отец моментально вскочил, а Томас не торопясь последовал за ним. Птица неподвижно лежала на земле с поломанными крыльями и остекленевшими глазами.

Теперь в ее сознании высвобождается пространство, которое заполняется мрачными мыслями. Отец скорее всего мёртв, его тело забрал океан. Будь по-другому, она уже что-нибудь о нем услышала. Заметила бы послание, приплывшее от него в бутылке. «Откупорщик океанских бутылок». Она испробовала всё возможное и не смогла найти выход. Что теперь? Она чувствует себя выжженной изнутри. Раздавленной как вошь. Медленно поднявшись, подходит к окну, замечая на берегу небольшую лодчонку, покинутую и заброшенную. В дальнем уголке памяти вспышка: лодка во время прибоя, мальчик со светлыми волосами. Кожу покалывает. Дрожь пробегает от пальцев ног и ползёт вверх, пока руки не начинают гудеть. Ноги двигаются, хотя мозг приказывает не делать этого. Она устала, но они несут ее вперёд, влезая в мягкие кожаные ботинки, выводя ее из бунгало на сырые выщербленные улицы. До кладбища рукой подать, но солнце нещадно печёт кожу. Блики от воды слепят, и она поднимает руку, чтобы прикрыть глаза.

Два надгробия – одно большое и одно маленькое – встречают ее ухоженностью и чистотой. Красиво выведенные буквы возвышаются над сухой землей. Она оглядывается на другие могильные камни – все, что осталось от матерей, сестёр, сыновей. Некоторые потускнели и стёрлись, другие блестят, словно мокрая галька. Из земли торчат редкие пучки травы, напоминающие лысеющую голову. Между ними наматывают извилистые круги жуки. Наблюдая за их шествием, она вспоминает тот день пять лет назад, когда беременный живот ее матери перестал расти.

В то утро все стрелки барометров в доме упали до нуля, землю залил холодный свет, от которого баобабы засветились странной опалесценцией[35]. Когда Элиза высунулась за дверь, снаружи царила абсолютная тишина. Даже птицы на деревьях молчали.

Все семейство просидело целый день дома, ожидая, что начнется буря, а ночью, когда Элиза и Томас легли спать, по дому разнесся полный агонии вопль. Подскочив к двери, Элиза заметила, как отец бежит по улице быстрее, чем она когда-либо видела. На то, чтобы надеть белый костюм, у него не было времени, и теперь он выглядел нелепо, катясь по дороге в своей ночной рубашке.

Вскоре он вернулся, приведя с собой доктора Блайта. Разбуженный в такой час доктор вид имел столь же довольный, как опоссум, только что вылезший из гнезда. От воплей матери сотрясались стены. И тогда же хлынул ливень. Начавшись сразу после прихода доктора, он обрушился сплошным потоком на Баннин. Элиза не спала. Она сидела в кровати, настороженно прислушиваясь к каждому шороху в бунгало. Ей казалось, что мать кричит, как какое-то животное. Как зверь, попавший в капкан. Это ее смущало, и когда крики становились громче и она слышала, как открывается и закрывается дверь, впуская и выпуская людей, она зажимала уши ладонями, чтобы заглушить звуки публичного позора своей матери. Наконец, перед рассветом, когда солнце ещё не взошло, в доме воцарилась тишина, а затем все пришло в движение, как будто выдыхая. Элиза напрягла слух, ожидая услышать крик ребёнка. Но вместо него услышала кое-что другое. Что-то, чего никогда прежде не слышала. Что-то настолько пронзительное, что ей пришлось пожужжать, чтобы отгородиться от этого ужаса. Позже она узнает, что это было: звук разорвавшегося сердца.

Отец издавал самые леденящие душу звуки – низкие причитания, переходящие в бесконечно повторяющиеся отрывистые «Нет».

– Нет! – вопил он. – Нет! Нет!

Она побежала в коридор. Дверь спальни была приоткрыта, и через неё она увидела склонившегося над кроватью доктора Блайта. Лицо матери застыло, темные волосы были всклокочены. Она вся была почти прозрачной. Глаза ее уставились в потолок, а некогда белые простыни окрасились в ярко-красный цвет. Доктор медленно протянул руку и накрыл простыней ее лицо. Бросив взгляд на карманные часы, зафиксировал время смерти. Словно подгоняемая ужасом, Элиза распахнула