Шрифт:
Закладка:
— Вам было известно о происшествии? — спрашивал Докукин.
— Да.
— Кто вам сообщил?
— Сестра.
— Елизавета Михайловна?
— Лидия.
— Почему вы поехали именно к Елизавете Михайловне?
— Она попросила приехать.
— Зачем?
— Не знаю.
— Разве она вам не сказала?
— Протестую, — вклинился адвокат. — Алексей ответил на вопрос. С вашей стороны это — давление.
— При вас Елизавета Михайловна встречалась с кем-нибудь? — продолжил спрашивать Докукин.
— С отцом её мужа и с главой рода Оболенских.
— Это всё?
— Больше мне ничего неизвестно.
— Хорошо… — Докукин на пару секунд задумался, в этом время его напарник быстро записывал что-то в тетради.
— Как вы оказались в данном учебном заведении? — проговорил старший следователь, собравшись с мыслями.
— Поступил, как и все.
— Вы были изгнаны из семьи, как отпрыск, не унаследовавший дар рода. Здесь невозможно учиться, не имея дара.
— Алексей, можете не отвечать, — снова влез в разговор адвокат. — Господин Докукин, если интересен данный вопрос, можете обратиться к соответствующим документам при наличии разрешения.
— Погодите, — воспротивился Докукин. — Отец Алексея обвиняется в государственной измене. Есть основания подозревать, что он так же скрыл дар сына.
— Однако доказывать это — ваша работа.
— Ладно, допустим… Алексей, до июня этого года вы проживали в родительском особняке в Ярославле, — снова обратился ко мне Докукин. — Ваш отец встречался с кем-то из других дворянских семей?
Все последующие вопросы касались моей жизни в Ярославле, а конкретно того, с кем и когда встречались мои родители, кто ходил к нам в гости и тому подобное. На большинство вопросов я отвечал «нет», «не помню», «не помню». Даже врать не приходилось. Я действительно ничего не помнил. И уж тем более, вряд ли Василий Дубровский вёл тайные дела при своём немощном сыне, которого собирался вытурить из дома.
Пару раз Докукин попытался прицепиться к моим словам и задавал вопрос с подвохом, однако адвокат тут же пресекал все подобные попытки.
Меня мурыжили около часа. Когда следователи ушли, на улице уже было темно. Мы с адвокатом задержались в комнате.
— Как думаете, меня в чём-то подозревают? — спросил я.
— Сказать наверняка невозможно. Вопросы были стандартные, ничего примечательного. Кроме того, в деле ваше имя никак не фигурирует. А суд состоится через две недели. Если бы на вас что-то было, вы уже находились бы под арестом.
— Нас с отцом подозревают в сокрытии дара. Это очень серьёзно?
— Не берите в голову. Они просто пытались зацепиться.
— Значит, ваше мнение, что я пока вне подозрений?
— Именно. Однако вы должны понимать, что человек, убивший вашу семью, коварен и хитёр.
— О, я не испытываю иллюзий.
— Лично я на вашем месте на какое-то время уехал бы из страны, но не столько из-за угрозы ареста, сколько из-за возможности покушений на вашу жизнь. Любой суд, любое делопроизводство — это бумажная волокита, это время, это служащие, которых придётся отвлечь от более важных занятий. Гораздо легче подослать убийц, особенно в нынешнее время.
— А не могут кого-нибудь под пытками заставить назвать моё имя, например? В этом тоже ничего сложного нет.
— Ну не скажите. Если бы речь шла о какой-нибудь черни, возможно, так и сделали бы. Да и то не факт. Это же лишняя морока. Понимаете? Если вас захотят устранить, есть более простые методы. К тому же мы следим за ходом дела и за состоянием подозреваемых. Но разумеется, ничего нельзя исключать.
Адвокат говорил правду. В тридцатых влиятельные аристократы мало заботились о соблюдении законности. Зачем вся эта волокита, когда можно решить вопрос силой?
— Вот и я о том же, — я оглянулся на дверь и проговорил тише. — Скажите, чисто между нами, действительно ли мой отец участвовал в каком-то заговоре? Или это банальная подстава?
— Простите, Алексей, но я не имею право разглашать рабочую информацию.
— Понимаю. Конечно. В любом случае, спасибо, что приехали.
Искать Комаровского или Комара, как за глаза называли студенты нашего надзирателя, долго не пришлось. Он беседовал с другим надзирателем в холле на первом этаже. Учебный корпус к этому времени окончательно опустел, и теперь лишь уборщики мыли полы и чистили ковры, устилающие длинные коридоры.
Я сказал, что надо поговорить наедине, Комаровский попрощался с коллегой, тот ушёл, мы остались одни в большом пустом помещении.
— Хочу предупредить, что завтра мы с ребятами уедем по делам в город, будем только вечером, — сообщил я.
— Хорошо. Фамилии назовите, будьте добры.
— Фролов, Петровски и я.
— Что ж, отдыхайте. И помните, что до десяти вы обязаны вернуться.
— А если придётся задержаться? Это не будет проблемой?
— Лучше не опаздывайте. Правила есть правила, Алексей. Постарайтесь уладить все дела до десяти часов.
— Может быть, всё-таки договоримся? — я достал десятирублёвую банкноту и глазом не успел моргнуть, как она исчезла в кармане кителя надзирателя.
— Так, Алексей, слушайте меня внимательно, — Комаровский понизил голос. — Во-первых, это надо делать не здесь, а желательно дома. Во-вторых, на серьёзные нарушения я всё равно не смогу закрыть глаза. Пару раз опоздать — нестрашно, но если будете бедокурить, мне придётся отреагировать.
— Само собой. С охраной проблем не возникнет?
— Нет. Вас только запишут, а списки опоздавших попадают мне.
— Спасибо. Хорошего вечера.
— И вам хорошо отдохнуть, Алексей.
Вот это был приятный разговор. А то всё правила, правила... Однако наглеть не стоило. У всего есть предел, а десять рублей — не такая уж большая сумма.
Когда я вернулся в квартиру, телефон дребезжал, как проклятый. Трубку взять я не успел, но через десять минут звонок повторился. Оказалось, меня хотел слышать Степан Оболенский. Я уже перестал на него злиться, поскольку было очевидно, что он выполнил обещание.
— Добрый вечер, Алексей. С вами всё хорошо? — спросил он. — Мы вас ждали в сквере, но вы не появились, и дома вас тоже не было.
— Да, я только что вернулся, — ответил я. — Приехали жандармы, меня допрашивали. Как назло, именно сегодня. Вы ведь знаете мою ситуацию?
— Мне известно, да. У вас какие-то проблемы?
