— Это дело касается моего рода и больше никого, — парировал я. — А если так интересно, спросите у своего влиятельного родственника. Может быть, он и поделится тайнами следствия.

Орлов криво усмехнулся. Разумеется, никакой влиятельный родственник не станет ему ничего рассказывать. Парень, как выяснилось, не состоял в прямом родстве с главноуправляющим третьего отделения.

В класс вошёл Комаровский, держа в руках учётную книгу, которую постоянно таскал с собой. Разговор тут же прекратился.

— Доброе утро, господа. Все на месте? Опоздавших нет? Очень хорошо.

— Сергей Владимирович, — обратился к нему Орлов. — Говорят, на кафедру в субботу следователи из третьего отделения приходили. Что-то случилось? У нас здесь заговорщики и бунтовщики завелись?

— Верно, приходили, — меланхолично ответил Комаровский, записывая что-то в учётной книге. — Однако ваши тревоги напрасны. Никаких бунтовщиков и заговорщиков здесь нет. И вообще стоит поменьше занимать голову вещами праздными, к учёбе не относящимися.

На этом вопросы прекратились, а вскоре и занятие началось.

После пары мы с ребятами отправились в другую аудиторию. В коридоре нам попался Степан Оболенский. Он шёл навстречу. Со Степаном я редко пересекался, а если и видел его, то издалека, так что мы с ним даже не здоровались. А тут он кивнул мне и протянул руку.

Редко случалось такое, чтобы княжич и граф здоровался за руку с не титулованными дворянами, с «орловскими» (так в шутку называли тех, кто носил государственный герб вместо родового) и уж тем более с мещанами. Руки друг другу жали разве что близкие знакомые. Похоже, Степан таким жестом решил выразить мне своё расположение при моих одногруппниках. Вроде как, это должно было что-то значить.

Мы со Степаном отошли к окну и перекинулись парой слов по поводу несостоявшейся дуэли и третьего отделения, однако долгого разговора не получилось: мы оба спешили на занятия.

Во время большой перемены я, Павел и Даня, как обычно, отправились в кафе «Ландыш». Сделав заказ, мы расположились за столом у окна. Павел, как всегда, разглагольствовал на философскую тему. Он любил такие разговоры, а Даня поддакивал, притворяясь, что понимает его болтовню.

Я тоже внимательно слушал и поддакивал. Правда, в отличие от Дани я мало того, что прекрасно понимал всё, о чём говорит Павел, так ещё и считал это редкостной банальщиной. А в тридцатые годы увлечение философией среди молодёжи было модным, особенно среди тех, кто мнил себя интеллектуалами. Однако меня Павел считал хорошим собеседником. Достаточно было вставить пару тривиальных фраз, и я сразу же вырос в его глазах. Над Даней же он иногда подшучивал, правда без злого умысла.

— Да, — согласился я после очередной реплики Павла. — Вопрос субъективного восприятия реальности — та ещё загвоздка. Однако сейчас меня гораздо больше интересуют более приземлённые материи. Мы… точнее я уже неделю хожу в это кафе, и мне кажется, что эта миленькая официантка слишком часто обслуживает наш столик. Может быть, это намёк?

— Ты же знаешь правила, — с сожалением произнёс Павел. — Тут запрещены отношения. Если руководство узнает, тебя накажут. Будь ты каким-нибудь графом или князем, всё сошло бы с рук. Кстати, о князьях, а ты откуда Оболенского знаешь?

— Наши родители знакомы. А ты откуда его знаешь?

— Так он же в студенческом совете дисциплинарными вопросами заведует.

Я у Степана никогда не спрашивал, чем конкретно он занимается, однако ни за что бы не подумал, что именно этим.

— Повезло тебе, — протянул Даня. — Если есть знакомый в совете, то любого надзирателя можешь прижать.

— Возможно. Но у нас нормальный надзиратель, — рассудил я.

— Да ну… Он двоих заставил лектории мыть за опоздание, а одному месяц запретил покидать академию.

— И все трое — простолюдины?

— Естественно! Но мне тоже выговор сделал. Помнишь, когда я опоздал на пять минут?

Я усмехнулся:

— Хотите секрет открою? Даёшь Комару червонец, и по мелочам он больше не жужжит.

— Это как? Взятку что ли?

— Но если что, я тебе ничего не говорил.

— А он не заартачится?

— Нет. Проверенно.

— Эх, а десятку-то жалко, — сделал грустное лицо Даня. — У меня на месяц всего тридцать рублей. Если отдам десять, то придётся не обедать или не завтракать.

— Ну а что я могу сделать? — пожал я плечами.

Подошла та самая официантка с подносом, которая мне ещё в первый день приглянулась. Она, как и прежде, мило улыбалась.

— Как тебя зовут, если не секрет? — спросил я.

— Светланой меня звать, ваше благородие, — девушка ещё сильнее заулыбалась.

Я жестом попросил её наклониться:

— Ты так очаровательно улыбаешься, что мне сложно устоять. Я бы хотел с тобой встретиться наедине. Ты свободна сегодня вечером?

— Ваше благородие, — прошептала девушка, не переставая улыбаться, — вы же знаете, какие тут строгие правила. Меня могут уволить, да и вас накажут.

— Это если кто-то узнает. Но нам же не обязательно всем рассказывать?

— Прошу прощения, но правила меня обязывают отказаться.

— Хорошо, ступай, — кивнул я.

— Ну что? Я же предупреждал, — сказал Павел, когда девушка ушла. — Официантки тут, что монашки. Их самих, если застукают, выгоняют сразу. А беднота обычно за работу цепляется всеми силами.

— Тоже пытался?

— Я — нет, но и ты не первый.

Я не думал, что на обслуживающий персонал распространяются столь же строгие правила, как и на студентов. Но и тут ждал облом. Возможно, какие-то лазейки есть, но всё это выглядело очень рискованным. Безопаснее всего найти даму в городе, только нормальную, а на шлюху какую-нибудь.

Когда мы пили кофе, Света снова появилась возле нашего столика и спросила, можно ли убрать посуду. Тарелки быстро оказались на подносе, а передо мной — сложенный листок. Не успел я удивиться такому повороту, как девушка удалилась. На бумажке было написано время и место: среда, десять часов вечера, возле какого-то хозяйственного корпуса.

— У-у-у, — протянул Павел. — Кажется, тебе всё-таки повезло.

— Похоже на то, — сказал я.

Тем не менее, выглядело это странно. Зачем официантке рисковать работой ради какого-то мелкого дворянина? Вряд ли можно было всё списать на моё природное обаяние. Да и решилась она как-то слишком… быстро. Словно это не единичный случай, а уже