Глава Русской церкви неодобрительно зыркнул на предводителя боярской оппозиции, но возражать не стал, предоставляя ему закончить свою мысль.

– Вы небось доселе думаете, что он может только в чистом поле скакать с сабелькой, да девок по сеновалам валять? – повернулся князь к сидящим по лавкам думцам, тайком собравшимся в патриарших палатах.

– А разве нет? – буркнул насупившийся Шереметев. – Что он дельного для державы сделал?

– А кто у поляков Смоленск отнял? Кто войско наше на свой лад перестроил и везде своих людей расставил? Кто купчишкам и прочим черным людям такую волю дал, что они только ему в рот и смотрят? Ведь если все быстро не сделать, они же все за него горой станут и нам горло перегрызут! – злобно ощерился Борис Михайлович и, не выдержав, громыхнул по столу кулаком. – Дивлюсь я, как он вас, скудоумных, вообще по кольям не рассадил! Вот бы хорошо сидели…

– Зачем ему самому пачкаться? – отозвался Шеин. – Можно же в бой на бунтовщиков послать, и вся недолга.

– А вы заводчикам велели разбежаться и рады?

– А что делать было, идти татей сечь?

– Я вам говорил, что делать… Извести поганый мекленбургский род под корень! Чтобы духу его на Святой Руси не было!!!

– Оно и теперь не поздно, – пискнул снова угодивший в опалу Салтыков.

– Как бы не так! Теперь он настороже. Беса тешить ложится, и то рядом его псы караулят. На поварнях все блюда по три раза разные люди пробуют.

– Ну послушали бы мы тебя, – нарушил наконец затянувшееся молчание Филарет. – Что дальше? Новая Смута? Со свеями война?

– С чего бы это?

– А ты не забыл, кому царевич Дмитрий племянником доводится?

– Какой он вам Дмитрий, – скривился Лыков. – Карла немецкая, боле никто! А что будет, я вам сейчас обскажу. На сыск кого поставили, Ивашку Грамотина? Вот этот пес вас всех и сыщет!

– Пустое! – отмахнулся Филарет. – Это наш человек. Из моих рук кормится…

– Помяни мое слово, за эту руку он тебя и укусит!

– Отчего ты так думаешь? – нахмурил брови патриарх.

– Ненадежен он. Помани его кошелем с золотом, сразу предаст!

– Корыстолюбив, то верно, – уже не так уверенно возразил глава Русской церкви. – Но ведь не дурак, чтобы против нас идти!

В этот момент в палату, где собрались бояре, черной тенью проскользнул инок и, подойдя к патриарху, что-то зашептал тому на ухо. Патриарх выслушал его и отпустил, размашисто при этом перекрестив.

– Случилось чего? – осторожно поинтересовался Шереметев, когда молчание Филарета стало совсем уж невыносимым.

– Государь кличет, – глухо отозвался тот.

– Зачем это?

– Не ведаю покуда, – пожал плечами патриарх.

– Пойдешь? – хрипло спросил Лыков.

– Мне бояться нечего. Однако вы меня не ждите. Расходитесь по своим дворам да сидите тихо.

Сыск – дело, требующее, с одной стороны, быстроты, а с другой – обстоятельности. Коли промедлишь, так воры, чего доброго, следы замести успеют, а станешь торопиться паче меры, так и вовсе можно чего важного не заметить, и тогда супостаты и вовсе наказания избегнут. Поэтому, как говорили древние латиняне – фестина ленте, то есть поспешай медленно! Вот Грамотин и не торопился, стараясь ничего не упустить.

– Как зовут? – почти ласково осведомился он у только что притащенного ярыжками чернобородого мужика.

– Семеном, – отозвался тот и с надеждой посмотрел на дьяка.

– Из каких будешь?

– Из стрельцов.

– Какого полка?

– Не служу я ныне.

– Отчего так?

– Увечье получил на царской службе.

– Вот оно что. Тогда как же ты, песий сын, посмел бунтовать противу своего государя?

– Не было такого! Да и куда мне при моем сиротстве…

– Что-то особых увечий я на тебе не наблюдаю. Руки-ноги на месте, голова тоже не посечена.

– Грех тебе такое говорить, господин! – весьма натурально всхлипнул бывший стрелец. – Ноги-то у меня есть, да вот только ходить не желают, негодные. Оттого и вся жизнь моя наперекосяк пошла. А ведь я на хорошем счету был, меня сам государь знает!

– Хватит врать-то! – мелко захихикал дьяк. – Царь его знает! Ох, уморил, проклятый…

– А вот знает, ибо это я царский венец у вора Телятевского сыскал!

– Да что с того, коли на тебя видоки показывают, что ты с атаманами бунтовщиков якшался? – закинул удочку Грамотин и по реакции допрашиваемого с ликованием понял, что не ошибся.

– Поклеп! – не очень уверенно заявил Семен, и глаза у него забегали туда-сюда.

– Ой ли? А вот тут написано, – ткнул пальцем в первую попавшуюся бумагу дьяк, – что ты вместе с Гераськой Харламовым цельный день ходил!

– Помилуй, боярин! – упал на колени бывший стрелец. – Ходил, верно, но не по своей воле! Заставили меня окаянные! Знали, что я в старопрежние времена ратником был не из последних, вот и хотели на свою сторону поставить. Только куда мне убогому… то есть я им так и сказал, что, мол, на измену пойтить не могу!

– А они что?

– Да посмеялись над моим сиротством…

– Ладно, – неожиданно согласился с совсем павшим духом Семеном Грамотин. – Вижу я, что человек ты прямой и Бога гневить не стал бы. Но скажи мне, может, видел ты или слыхал от воровских атаманов про связи их с боярами московскими, а то, может, и выше?

– Куда выше уж? – ужаснулся стрелец.

– Не знаю, – с простодушным видом развел руками дьяк. – Иные сказывают, что воры на патриарший двор ходили…

– Такого не видал, врать не стану! – Чернобородый задумался. – А вот…

– Что? – оживился Грамотин.

– Харламов при мне одну цидулку[32] диктовал…

– Хорошо! А кому? Может, патриарху или боярину…

– Нет, дьяку какому-то.

– И то хлеб! А в какой приказ?

– Не в приказ, а в Серпухов…

– Что?! – напрягся Грамотин.

– Да, точно, – заторопился стрелец. – В Серпухов. Я все как есть слышал!

– Ах ты пес! – вскочил как ужаленный дьяк. – Скоморохом себя вообразил?!!

– Что ты, господин, – испуганно отшатнулся Семен, почуяв неладное. – Если не так что сказал, так ты меня поправь, я ведь не со зла…

– Отрубить ему голову! – коротко приказал дьяк. – Да не мешкая!

– За что? – завыл чернобородый, пытаясь вырваться из рук стражников, но те, привыкшие за последние дни к подобным расправам, уже тащили его вон из допросной избы.