Шрифт:
Закладка:
Рут начали сниться кошмары об оставленном сыне – потом эти кошмары будут преследовать ее и в России:
Мне приснилось, что я спускаюсь на нижний этаж, а там Джимми стоит на каком-то помосте. Я хочу снять его, но он выскальзывает у меня из рук и ударяется головой о край лестницы. Я подняла его, но он потерял сознание, и мне отчаянно хотелось привести его в чувства. Я боялась, не умер ли он. Больше я ничего не помню. Я просто смотрела на его белое личико и думала: пусть бы только он ожил, и я больше никогда не оставлю его[293].
И все-таки отъезд казался ей правильным решением. Можно вспомнить слова Эрниты (под таким именем вывел Рут Теодор Драйзер в своем одноименном очерке, где довольно правдиво рассказывается о ее кузбасских годах):
Не знаю, может быть, это было грехом против материнства, но, несмотря на всю мучительность разлуки, мне казалось, что вот сейчас мне представляется великая возможность бежать от неудовлетворенности жизнью и участи домашней хозяйки, возможность утолить свою жажду служения людям – доказать, что мать может работать для всего человечества и все-таки оставаться матерью[294].
По пути в Кузбасс Рут и Фрэнк проезжали через Нью-Йорк, который олицетворял для них все то, от чего они стремились убежать: «большой безжалостный механизм, производящий прибыль для горстки богачей, а из остальных только высасывающий все силы». Рут скрепя сердце отгоняла мысли об остающемся в Америке сыне, когда пароход «Роттердам» выходил из гавани. Это было 22 июля 1922 года. Все 135 членов кузбасской группы стояли на верхней палубе, пели «Интернационал», один из них размахивал красным флагом. Рабочие, стоявшие на пирсе, тоже взмахнули красным флагом, и Рут с товарищами сначала обрадовались как сумасшедшие, но потом до них дошло, что это просто сигнальный флажок[295].
Фрэнк и Рут входили в состав четвертой группы «пионеров», отправлявшихся в Кузбасс из США. Хотя все они, на первый взгляд, были американцами, большинство родилось в других странах: в Финляндии, России, Литве, Германии, Хорватии, Австрии, Югославии, Швейцарии, Швеции, на Кубе, в Польше и Венгрии. Съехались они со всех концов США: тут были шахтеры из Пенсильвании, Иллинойса и Западной Виргинии, инженер и фермер из Аляски, а также птицевод из Сиэтла с дюжиной кур породы красный род-айленд. Вскоре Рут и Фрэнк сделались душой корабельного общества и взялись за организацию вечерних развлечений – обычно с танцами и песнями. Однажды они подготовили и разыграли целую пантомиму, которая поясняла, почему американцы решили поехать в Сибирь. Товарищ Свингл изображал царя: восседал на «золотом троне» (упаковочном ящике) с «короной» (огромной консервной банкой) на голове. Распевая «Марсельезу», явился рослый финн, олицетворявший русский рабочий народ, и царя свалили с трона. Сбежались союзные солдаты и контрреволюционеры, чтобы помешать рабочему, и как только они были разгромлены, появилась Рут, изображавшая голод, – «вся в черном, с изможденным лицом». Под звуки похоронного марша она принялась кружить вокруг рабочего и его ребенка. Наконец на помощь явился Кузбасс, весь в белом. Прогнав Рут-голод, Кузбасс поднял красный флаг, а потом, взяв под руку рабочего, бодро запел «Интернационал»[296].
Время летело быстро, и вечерами, сидя на палубе, Рут любовалась звездным небом и думала о будущем. Пароход сделал остановку в Англии, затем в Роттердаме, где колонисты пересели на другой корабль, поменьше. Как-то раз коммунисты, входившие в группу, провели свое партсобрание, не пригласив на него остальных, и Рут обиделась: почувствовала себя обделенной. Вскоре она поняла, что коммунисты занимают привилегированное положение – и в Кузбассе, и повсюду в Советском Союзе.
Несмотря на различные идеологические и национальные расхождения, членов группы объединило общее ликование, когда их корабль миновал крепость Кронштадт и золотой купол, блеснувший вдали, возвестил пассажирам, что они приближаются к Петрограду. Но кузбасские пионеры прибыли на «землю обетованную» на два дня раньше, чем ожидалось, так что никто их не встречал и не чествовал как героев. С ними обошлись как с «простыми иммигрантами». После того как багаж был досмотрен, а капитан судна прошел все необходимые бюрократические процедуры и сдал дежурство, колонистов отпустили на все четыре стороны. Ночевали они на полу старого особняка, служившего иммиграционным бюро. Рут маялась животом от несвежей колбасы, и ей было не до осмотра Петрограда. Но описала его так: «Разбитый город, в ужасном состоянии, всюду разорение и хаос, нищета и запустение». Она была рада, что задерживаться здесь не нужно. Вскоре колонистов повез на восток спецпоезд[297].
Они проезжали области, пострадавшие от голода. Повсюду видна была разруха, отчего бросалось в глаза относительное благополучие американцев, и им становилось трудно сберегать свои драгоценные припасы – а заодно и физическое здоровье. В поезде имелся вагон-кухня, и еду раздавали во время продолжительных остановок. Колонисты выстраивались в очередь, получали каждый свою порцию, а потом ели, «усевшись на рельсы, где их обступали вездесущие попрошайки и беспризорные дети». Рут жаловалась на нескольких товарищей по группе, которые слишком «сердобольничали»: угощали или чем-нибудь одаряли самых жалких на вид детей из тех толп голодных оборванцев, что роились вокруг спецпоезда. Рут часто напоминала товарищам: кузбасские колонисты приехали в Россию не как сотрудники гуманитарной миссии, а как ценные специалисты. Жалобные крики изможденных детей, в самом деле, надрывали сердце, «и трудно было удержаться и не отдать им все, что было», однако сама Рут не «сердобольничала»[298].
В одном месте поезд на несколько дней задержался возле временного морга, где лежали тела умерших от холеры. Запах оттуда доносился нестерпимый. Рут совершила вылазку в ближайший городок – «унылое место» с заброшенным садом вокруг полуразрушенного особняка, захваченного большевиками. Посреди сада стоял красный деревянный памятник, увековечивавший революцию. На обратном пути к станции Рут увидела очередную ватагу ребятишек, попрошайничавших и рыскавших в поисках объедков. Наконец, поезд снова поехал дальше, и Рут продолжила наблюдать из окна за меняющимся пейзажем. Березы и полевые цветы чередовались с полями, которые крестьяне убирали вручную. Ближе к Уралу «волнующиеся луга и золотые поля сменила холмистая местность с сосновыми и еловыми лесами». Но на пути к Сибири «местность становилась все более однообразной, равнинной, и нас осаждали комары; часто шли дожди, и на сиротливых станциях стояла непролазная грязь». Рут с тоской думала о том, что где-то здесь ей предстоит провести два года[299].
Последние пятьдесят километров поезд полз целые сутки. В жаркий августовский день, когда американцы наконец прибыли в место назначения, их застигла врасплох красота местного пейзажа: через город протекала река Томь, «а на ее берегах рос прекрасный лес, где как раз вспыхивали огненными красками клены и березы, росшие среди высоких сосен»[300].
Встречал группу высокий, худой, «представительный мужчина с бородкой клинышком». Это был С. Ю. Рутгерс, который сам прибыл на место всего несколькими неделями раньше, чтобы взять на себя управление колонией – после того, как Ленин счел Билла Хейвуда никудышным руководителем. Рядом с Рутгерсом стояла его помощница и переводчица Бронка Корнблитт, коммунистка польско-еврейского происхождения. Она была больна туберкулезом, у нее был бурный темперамент, но и железная воля. Бронка выступала своего рода совестью колонии и была неколебимо предана Рутгерсу. Рядом с Рутгерсом стоял
