Шрифт:
Закладка:
Развязка
Если летом 1925 года Стронг еще могла писать оптимистично о детях из колонии имени Джона Рида и о перспективах их общественного развития («это прелестные, ласковые, смышленые дети… нам удалось научить молодежь ремеслам, которые их прокормят; теперь мы хотим наполнить их жизнь смыслом»), то спустя полгода у нее уже не осталось поводов для оптимизма. Расследования, которые она попросила провести предыдущим летом, привели лишь к тому, что в создании плохих условий в колонии обвинили саму Стронг. В январе 1926 года, находясь в США, Стронг получила телеграмму, где сообщалось, что если она хочет спасти свою репутацию («показать готовность не к эпизодической филантропии, а к решительным действиям»), то ей необходимо собрать 3000 долларов – менее чем за месяц – для финансирования ремонтных работ[263].
Повозмущавшись с неделю, Стронг отправилась в штаб Рабочей партии в Чикаго, «потому что там для них в политическом смысле особенно неприятны любые неудачи или скандалы, связанные с колонией имени Джона Рида». Чиновники Рабочей партии согласились помочь Стронг в сборе средств, но потом сама Стронг передумала: «Все эти соглашения покоятся на предположении, что наши деньги попадают в руки ответственного и практичного руководства». Стронг же давно перестала доверять русским управляющим. Поэтому в ответной телеграмме она сообщила, что не сможет прислать деньги, но пришлет десятерых русско-американских «фермеров механиков кирпичников многие коммунисты». Яворская телеграфировала ей: «Нужно точно знать можно ли собрать означенную сумму строительство кирпичного завода и спасение колонии иначе шефство [Стронг] опозорено». Стронг почувствовала себя загнанной в угол.
«Я считаю, что Яворская просит меня совершить преступление, – писала Стронг. – И это меня очень злит. Она просит выбросить на ветер деньги, которые собрали трудящиеся этой страны для русских детей, – выбросить их на ветер, чтобы спасти меня от позора». И продолжала: «Если мою репутацию в Москве, Саратове или Вольске нужно спасать таким способом, то уж лучше позор». Она уже собрала для русских детей намного больше, чем 3000 долларов, и «выполнила все данные обещания, и сверх того многое сделала». Между тем, «ни одно правительственное ведомство не сдержало ни одного обещания из тех, что они надавали колонии, и проявляло участие к судьбе этих детей лишь судорожными приступами филантропии» (тут Стронг, быть может, неумышленно, обыграла критический выпад против нее самой – об «эпизодической филантропии»). По-видимому, вся сумма, собранная ею на покупку специального оборудования, была в действительности истрачена на еду и зарплаты (хотя они должны были финансироваться из советского правительственного бюджета) – если, конечно, вообще досталась колонии.
Меня интересуют дети Джона Рида и воспитательный эксперимент: создать самоокупаемую ферму; меня не интересует финансирование очередных местных политиков, и я не собираюсь отдавать деньги просто так, без отчетности, людям, которые и раньше пускали их на ветер. Сами дети голодают и мерзнут.
Все бездарные руководители, сверху донизу, будут и дальше валить всю свою вину на меня. У них есть власть; у них есть то, чего нет у меня, – язык и партийные связи. Мне их не побороть.
Она капитулировала:
Пусть тогда сами спасают свою репутацию, а не взваливают все на меня. В конце концов им придется этим заняться, а дети все равно будут жить впроголодь, и кирпичный завод будет работать через пень-колоду.
На каждом шагу Стронг приходилось схлестываться с несговорчивыми и часто коррумпированными бюрократами, и ее идеализм (вместе с идеализмом некоторых детей) вновь и вновь подвергался испытаниям. Мешало все – и недостаток государственного финансирования, и внезапные притоки слишком большого количества новичков, причем некоторые из них не только не могли или не хотели трудиться на благо колонии, но и выказывали явные склонности к преступной жизни («Украли наши одеяла и башмаки и вконец расстроили наших бедняжек», – жаловалась Стронг).
Она изо всех сил старалась собрать побольше денег, но, что еще важнее, она завербовала немало американцев, готовых посвятить колонии и свое время, и свой труд. Однако многие из тех, чьей поддержкой она заручилась, так и не дождались ответа от советских чиновников на свои обращения с просьбой впустить их в страну. Очевидно, именно это больше всего «опозорило» Стронг в глазах американцев, откликнувшихся на ее призыв.
К следующему лету Стронг наконец отказалась от сотрудничества с колонией имени Джона Рида. Удивительнее всего – то, что она все-таки продержалась так долго. Вспоминая этот опыт почти десять лет спустя, Стронг писала в своих мемуарах под названием «Я меняю миры»:
Я увидела, что при социализме, как и при капитализме, верх одерживают разные людские желания; что желание участвовать в советской жизни само по себе еще не прибавляет мудрости; что даже при строительстве социализма – нет, особенно при строительстве социализма! – нельзя быть доверчивым дурачком. Набивая шишки, я убеждалась в том, что, даже имея дело с товарищами, нужно уметь думать головой[264].
Пока Стронг переживала все эти перипетии, Хейнс, вновь приехавшая в Москву в 1925 году, преподавала в училище для медсестер и изучала советскую систему здравоохранения. Ее книга «Здравоохранение в Советской России» (1926), где она в радужных красках описывала достижения СССР в этой области, заслужила похвалы от американских критиков. В июне 1924 года АКДСО свернул свою программу помощи, чтобы сосредоточиться исключительно на здравоохранении, – ввиду каких-то обстоятельств, которые «Друзья более не могли одобрять». Хейнс давно планировала открыть в Москве американское училище для медсестер, и в этом начинании ей очень помог врач и представитель Российского Красного Креста Марк Шефтель, который, как потом выяснилось, добивался расположения Хейнс – с тем, чтобы она помогла ему получить американскую визу (что она и сделала). В дальнейшем он шпионил в США на ГПУ. Идея американского медучилища так и не осуществилась, и Хейнс вернулась в США. Она продолжала сотрудничать с АКДСО и поддерживать различные советские кампании[265].
Джессика Смит тоже вернулась в Советский Союз примерно в то же время, что и Хейнс, и занялась вместе с Хэлом Уэром строительством «Русских новаторских ферм». Смит написала книгу «Женщины в Советской России» (1928), где рассказывалось не только о привилегиях для женщин при новой советской системе, но и об огромных преимуществах для детей. Например, Смит перечисляла основные принципы, на которые опиралось дошкольное воспитание: «Радостным и свободным должен быть труд взрослого в нормальных условиях, которые возникнут со временем… и радостным и свободным должен быть труд ребенка». Она описывала «начатки самоуправления», имевшиеся даже в детских садах, и добавляла: «Самовыражение в рисовании, лепке и всевозможных играх всячески поощряется, а музыка считается очень важной для „создания гармонии между ребенком и его средой“». Дети вдоволь резвятся на свежем воздухе, и «учителя призваны активно включать детей в жизнь общества, побуждая их участвовать в общих праздниках, водя их на экскурсии на заводы и в общественные учреждения, организуя общение с другими детьми»[266]. У нее не написано ни слова о голодных и болезненных детях, круглые сутки работающих в полях.
Представительство квакерской организации в Москве было закрыто в 1931 году, под конец там работало всего двое волонтеров. Однако до самого закрытия их миссия оставалась центром притяжения для американского сообщества. А русские дети оставались главным предметом интереса для съезжавшихся в Советскую Россию американцев (и особенно американок) прогрессивных, либеральных и радикальных взглядов. Кроме того, в 1931 году бестселлером в США стала советская детская научно-популярная книжка о пятилетке, написанная советским инженером М. Ильиным, – «Рассказ о великом плане»[267], – и не только потому, что американцев так увлекала идея плановой экономики, но и потому, что ее сочли очень подходящим чтением для детей[268].
ЧАСТЬ II
Жизнь и работа в новой
