Шрифт:
Закладка:
И Рут, и Фрэнк вступили в организацию «Индустриальные рабочие мира» (ИРМ), решив, что Социалистическая партия, так и не осудившая развязывание Первой мировой войны, для них слишком уж беззубая. Свободное время они проводили в Народном институте – центре радикальной политики и политического театра. Хотя и они сами, и их товарищи восхищались русской революцией и интересовались всем русским, Рут и Фрэнку не приходило в голову вступать в коммунистическую партию США (основанную в 1919 году). Компартия США, все еще остававшаяся нелегальной и подпольной, казалась Рут «никчемной», а вот идеалистическая ИРМ виделась ей «авангардом революции в Америке». Впрочем, в ту пору у нее «имелось весьма туманное представление о том, что такое революция, ведь „Капитал“ Маркса она одолела только до второй главы»[286].
Несмотря на полицейский надзор и периодические облавы на институт, все шло хорошо, пока Рут не забеременела – уже во второй раз. Теперь врачи сообщили ей, что снова делать аборт довольно опасно. Рут боялась, что материнство превратит ее в «домашнюю клушу» и изолирует от мира, но Фрэнк хотел ребенка. Когда родился Джимми (его назвали так в честь Джеймса Прайса – уоббли, брошенного в тюрьму), Рут, к собственному удивлению, почувствовала к малышу сильную приязнь, даже любовь, и с радостью погрузилась в материнские заботы. Фрэнк вступил в ОТПСР и заодно записал туда Рут. Его воодушевленный активизм «доказывал… что родительство не обязательно мешает общественной жизни». Но сама Рут остро ощущала, что, пока она хлопочет по дому, история оглушительно проносится мимо нее[287]. Что ж, по крайней мере, бремя этих хлопот она несла не в одиночку: Фрэнк и Рут поселились в одной квартире с другой супружеской парой из института и вели общее хозяйство. Однажды сосед принес домой номер Liberator, где был помещен настоящий панегирик Кузбассу: «Сибири требуются пионеры». Автором был пролетарский поэт Майк Голд. Рут отнеслась к публикации скептически, но заинтересовалась. Фрэнк же, всегда легкий на подъем, уже приготовился паковать чемоданы.
Статья в Liberator призывала к действию тех американцев, кого не устраивала изжившая себя цивилизация, зацикленная на делячестве и потреблении, и кто не желал пассивно погрязать в нигилистическом отрицании современного общества:
Тем молодым интеллектуалам, кто не сбежал в парижские кафе, чтобы потягивать там коктейли, изображая благородный протест против американского пуританства, стоило бы попытаться познакомиться с Гербертом Стэнли Калвертом, который только что вернулся из России с важной новостью.
Калверт, «странствующий уоббли», специально проработавший некоторое время на заводе Форда в Хайленд-Парке, чтобы обрести навыки, которые ему пригодятся потом в России, намеревался покорять сибирскую глубинку при помощи американских машин и американских рабочих рук:
Он видит, как человеческий род, вооруженный этими мощными орудиями, бросается единой певучей ратью на Природу – и наконец подчиняет ее; наконец он строит свободное общество, основанное на мире, изобилии, братстве и созидании посреди первобытного, безнравственного Хаоса. Он – поэт мощи, осязаемых вещей, материи, силы и обуздания.
По словам Голда, «истинным Христом нашей цивилизации станет техника. Она еще освободит человека от оков»[288]. В Советской России станки и машины принесут людям доселе неслыханные свободы, а целенаправленное переустройство общества породит новые виды человеческого совершенства. Как это и описано в классической утопической литературе, все это подарит женщинам новые роли – благодаря государственной заботе о детях, коммунальным столовым и партнерским отношениям, основанным на товариществе, а не на соображениях экономической выгоды.
Кузбасская колония, идея создания которой возникла в 1921 году у Калверта, Уильяма Хейвуда и голландского коммуниста и инженера Себальда Рутгерса (все они приезжали в Москву на Третий конгресс Коммунистического интернационала), задумывалась как «единое промышленное образование», организованное на американский манер, однако способное служить «центром притяжения коммунистического хозяйства». Созданная с осторожного благословения самого Ленина, колония должна была освободить американских рабочих от «наемного рабства», а советским людям предоставить преимущества американских технологий, производственного опыта и методов – но без отравы капитализма. Кузбасс, расхваливавшийся как «открытие небывалых возможностей, от масштаба которых захватывает дух», одновременно преподносился как нечто типично американское: «Представьте себе, что вам предложили бы стать основателем Новой Америки», – говорилось в рекламной публикации. Но, как настаивали основатели колонии, их мечта являлась и «практической программой». Однако сколько бы организаторы ни говорили о научном планировании и чудесах техники, которые становятся возможными благодаря искоренению корыстолюбивых побуждений, значительную роль в становлении и развитии кузбасской колонии играли желания, надежды и воображение устремившихся туда людей. В одном документе несколько страниц посвящены описанию воображаемого обеда «в столовых центрального Кузбасского кооператива» с «отделанными белыми плитками стенами» и «удобными креслами», где «царит ощущение здоровья и интеллекта» и подают очень вкусную еду[289].
Указ о создании кузбасской колонии, которой предстояло процветать благодаря близости богатых железорудных и угольных месторождений, плодородных земель, а также железнодорожных и речных путей, был подписан 21 октября 1921 года. Калверт, Рутгерс и Хейвуд воображали Кузбасс таким местом, где «будет на деле продемонстрирована» «международная солидарность» и возникнет важнейшая лаборатория, которая убедит американцев в жизнеспособности советского эксперимента. Успех принесет столь необходимую поддержку, а неудача сделает Кузбасс «посмешищем в глазах всего мира»[290].
О женщинах основатели колонии вспомнили с некоторым запозданием. Из-за явного избытка «сибирских красавиц» и из-за того, что планировалось набирать людей для работы в промышленности, организаторам казалось достаточным привлечь лишь небольшое количество «крепких, здоровых женщин, привыкших подолгу находиться на открытом воздухе, словом, пионерок», чье присутствие поможет «наладить нормальную домашнюю атмосферу, уют и порядок»[291]. И все равно колония притягивала женщин, которые надеялись, что основанная на равноправии общинная жизнь освободит их от постылого бремени хозяйственных хлопот.
Колония предлагала женщинам – под видом революционного нового общества – достойную и интересную работу, культурный и насыщенный досуг, перемены в самом характере домашнего хозяйства и уютную домашнюю атмосферу, которая распространялась на всех членов общины. Хотя Ленин и хвастался (еще в 1919 году) тем, что Советская Россия сделала для женщин больше, чем любая другая цивилизованная страна, он признавал и то, что, пока социализм не построен окончательно,
женщина продолжает оставаться домашней рабыней, несмотря на все освободительные законы, ибо ее давит, душит, отупляет, принижает мелкое домашнее хозяйство, приковывая ее к кухне и к детской, расхищая ее труд работою до дикости непроизводительною, мелочною, изнервливающею, отупляющею, забивающею.
До окончательного построения социализма было еще далеко, но колония «Кузбасс» намеревалась установить его порядки незамедлительно – а значит, и предоставить женщинам все обещанные преимущества. Что, пожалуй, удивительнее всего, помимо избавления от «мелкого домашнего хозяйства» «Кузбасс» подарил женщинам возможность освободиться заодно и от буржуазной морали. Рут Кеннелл, например, это очень понравилось, хотя изначально она и не сознавала, что мечтает именно о такой свободе.
Через четыре недели после того, как Кеннеллы увидели статью Голда в Liberator, нью-йоркская контора «Кузбасса», рассмотрев заявки, которые Фрэнк ранее отправил в ОТПСР, пригласила Фрэнка и Рут в Кузбасс. И они решили поехать, а малыша Джимми (ему в ту пору было полтора года) оставить с бабушкой – матерью Фрэнка.
Как и все добровольцы, Рут и Фрэнк принесли «клятву рабочих», которую сочинил Ленин, когда давал разрешение на основание колонии: все добровольцы должны быть готовы терпеть тяготы и лишения, должны соглашаться «работать изо всех сил, чтобы добиться наивысшей производительности», должны устанавливать дружеские отношения с русскими и «подчиняться дисциплине колонии», признавая над собой непререкаемый авторитет советской власти. Колонисты сами брали
