самой не выбрать место для резиденции? Возможно, мой супруг обдумал все недостаточно тщательно; если он и вправду заботится о том, чтобы мне было удобно, ему следует быть открытым к обсуждению этого вопроса.

– Мои личные покои в Виндзоре удобнее и не такие… – Я запнулась, подбирая слова. – …Не такие пугающе огромные. Здесь же мне кажется, будто я не дома, а внутри какого-то исторического монумента. К тому же в Виндзоре лучше работает канализация. Да и вид из окон мне нравится больше…

Еще раз мельком взглянув на мужа, я предприняла последнюю попытку:

– Полагаю, здесь, в центре Лондона, гораздо больше шансов заболеть, чем в Виндзоре. И ребенку там будет лучше: за городом у него будет цветущее здоровье.

– Нет. – Генрих больше меня не слушал. – Оставайтесь здесь. Или поезжайте в Тауэр, если пожелаете. Но только не в Виндзор.

– Тауэр мне не нравится так же, как и Вестминстер, – сказала я. – А что, если Лондону вновь будет угрожать эпидемия чумы?

– Вы не переубедите меня, Екатерина, – ответил Генрих. – Надеюсь, что вы прислушаетесь к моим пожеланиям. Ваша репутация должна быть безупречной во всех отношениях. А еще я рассчитываю, что в мое отсутствие вы не приберете все к своим рукам и не соберете для себя отдельный круг придворных.

– Это никогда не входило в мои намерения.

Заметив на лице супруга суровое выражение, я поняла: он думает о том, что моя семья, где у моей матери, живущей отдельно от мужа, есть собственный королевский двор, и так пользуется в Европе дурной славой. Мне вдруг стало стыдно. Отделаюсь ли я когда-нибудь от шлейфа слухов об амурных похождениях моей родительницы?

– Моя репутация и так безупречна, – резко возразила я. – И нравственные принципы моей матери не имеют ко мне никакого отношения.

– Разумеется. Другого я и не ожидал, – ответил Генрих с заметным недовольством. – Просто я хотел сказать, что мать наследника престола должна быть кристально чиста, как Пресвятая Дева Мария.

– Но я не понимаю, почему мне непременно нужно находиться в Вестминстере, а не в Виндзоре.

Генрих остановился и, поймав меня за запястье, погрузился в долгое выразительное молчание, вглядываясь в мое лицо ясными карими глазами.

– Потому, Екатерина, что таков мой приказ. Вы не поедете в Виндзор.

Вот и все. Мое низвержение произошло быстро и решительно, и я вернулась к прежней покорности.

– Хорошо, – сухо согласилась я. – Я не поеду туда, если вы этого не желаете.

– До своего отъезда я отдам все необходимые распоряжения.

Генрих отпустил мою руку, и мы пошли дальше. По его глазам я видела, что сейчас не время показывать свой характер; если он так хочет, я останусь в Вестминстере и буду трястись там от холода. В Виндзор я не поеду. Буду добродетельна, как сама Пресвятая Дева; окруженная заботой и надежной защитой, я стану образцом благочестивой женщины. Простившись со своими надеждами, я сохраню доверие мужа; но, кроме этого, в тот миг мне следовало думать исключительно о ребенке. О ребенке, которого я буду любить так, как мои родители никогда меня не любили.

Генрих оставил меня и отправился на войну; его отъезд сопровождался привычной суетой армейского похода – блеск золоченых доспехов, щиты с геральдическими гербами, облаченные в тяжелые кованые панцири боевые кони. На прощанье я была удостоена показного официального поклона и быстрого поцелуя в щеку, несколько неловкого из-за шлема с перьями, который мой муж держал в руках, прежде чем сесть на лошадь. Когда-то это произвело бы на меня сильное впечатление. Однако теперь я знала: в первую очередь Генрих думает о том, чтобы произвести столь красивым рыцарским прощанием с женой впечатление на своих подданных.

Жаль, конечно, что с Виндзором ничего не вышло.

Но мысль зародилась и с каждым днем расцветала в моем сознании все сильнее. Я воображала светлые комнаты, большие камины, теплую воду, текущую из крана, отчего купание в специально оборудованной для этих целей и обложенной плиткой кабинке превращалось в настоящее блаженство.

А почему бы и нет, собственно говоря? Генрих не мог все предусмотреть. Его мысли были заняты войной с Францией, и это, без сомнения, отвлекало его, когда он запрещал мне переезжать; я не сомневалась, что в конце концов муж не стал бы возражать против того, чтобы я нарушила его приказ. На самом деле Генрих может о нем даже забыть. А мне, кстати, могло понравиться принимать решения самостоятельно…

Дожди шли непрерывно целую неделю, и я наконец решилась. Вестминстерский дворец превратился в холодный серый саркофаг с бесконечными сквозняками, ледяными полами и сырыми стенами, по которым сочилась вода. Мой растущий живот был почти незаметен под кипой меховых накидок и плащей, которыми Алиса меня укрывала. Домашние туфли на меху не спасали от холода, когда мы сбивались в кучку у горящего камина. Никого не тянуло на улицу: все наши занятия происходили в Большом зале, где во время дыхания изо рта шел пар. А затем наступил день, когда вода в моем кувшине покрылась коркой льда. Все, с меня довольно. Дорога для меня проблемы не составит – до предполагаемого рождения ребенка оставалось еще два месяца, – а к уединению в своих виндзорских покоях я смогу приспособиться ничуть не хуже, чем в Вестминстере.

– Мы переезжаем в Виндзор, – заявила я Беатрис; неожиданным образом мой голос прозвучал гораздо бодрее, чем мне бы того хотелось.

– Да, миледи. – И Беатрис тут же удалилась, чтобы проследить за тем, как упаковывают наши вещи.

– Мы что, едем? – переспросила Алиса, удивленная моим новым планом, но готовая признать его преимущества.

– Нет, миледи, – категорично отрезала госпожа Уоринг, грозно нахмурив брови.

Госпожа Джоанна Уоринг. Если Генрих полагал, что предусмотрел все для того, чтобы я благополучно разрешилась от бремени, он глубоко заблуждался. Потому что через день после его отъезда в моем постоянно расширяющемся придворном окружении появилась эта личность с огромным самомнением, тяжело дышавшая из-за преклонного возраста и тучности; приехала она с обширным багажом, сваленным в кучи на двух больших повозках. Госпожа Уоринг – я никогда не осмеливалась называть ее просто по имени – в свое время была нянькой Генриха и его братьев, когда они были еще младенцами, а потом – камеристкой леди Марии де Богун, матери моего мужа.

– Да, великая была женщина, – сообщила она мне в первый же день после приезда, шумно вздыхая и с трудом усаживаясь туда, где всегда сидела Алиса. – Умерла совсем молодой. Лорду Генриху тогда не было еще и восьми лет. – Затем госпожа Уоринг устремила на меня не терпящий возражений взгляд. – Надеюсь, однажды вы тоже станете великой.

А еще она привезла с собой объемный сверток.

– Нельзя допустить, чтобы наш наследник родился без этого, верно? – На удивление ловкими пальцами