облако пыли, поднятое его кортежем, заметили с городских ворот стражники, поскольку всю прошлую неделю прибывали гонцы, доставлявшие ультимативные требования к парламенту от имени короля – немедленно ратифицировать договор с французами, заключенный в Труа[24]. Я догадалась о приезде Генриха в Вестминстер (где я в то время обосновалась), услышав, как заносят свои вещи и устраиваются во дворце его приближенные и как он сам заходит в свои личные покои. А то, чего я не могла услышать или увидеть из окна, я поручила выяснить своему пажу Томасу. Итак, король снова появился в своей столичной резиденции.

Мне необходимо было с ним поговорить.

– Как он выглядел? – спросила я, надеясь, что мой настрой побеседовать с мужем как можно скорее поможет мне уловить в словах пажа какую-то важную деталь.

– Он был в доспехах, поверх которых надето сюрко[25] с леопардами, – доложил Томас, все внимание которого было сосредоточено на колоритном снаряжении его героя и господина. – На шлеме был венец с драгоценными камнями, а на боку висел меч…

– Его Величество в добром здравии? – терпеливо поинтересовалась я.

Паж на мгновение задумался.

– Да, миледи. И его конь тоже чувствует себя хорошо.

Так почему же я не встречала Генриха во внутреннем дворе, как королева, явившаяся, чтобы поздравить своего короля с возвращением? А все потому, что теперь я уже достаточно хорошо знала мужа и решила дать ему возможность расположиться в своих покоях без спешки, чтобы ничто не отвлекало его, пока он будет разбирать послания и документы, накопившиеся в его отсутствие.

Не так уж давно приобретенный цинизм подсказывал мне, что в лучшем случае Генрих удостоил бы меня беглого поклона или торопливого поцелуя в щеку, а в худшем попросил бы прийти попозже. К тому же я хотела, чтобы наша первая после разлуки встреча произошла наедине, а не в присутствии любопытствующих зрителей: придворных и военного эскорта.

Я час прождала Генриха у себя в комнате. За это время он, конечно, мог бы ко мне и заглянуть, чтобы, по крайней мере, узнать, как у меня дела. Глупая надежда в моей груди напоминала клубок мягкой шерсти, который постепенно разматывался, неумолимо уменьшаясь в размерах. Миновал еще один час. Больше ждать я не могла. Возбуждение, бередившее мне кровь вот уже несколько последних недель, – пока что их еще можно было пересчитать по пальцам одной руки, – начинало закипать во мне. И состояние это, как я с удивлением отметила, было чрезвычайно близко к ощущению счастья.

В общем, я подобрала юбки и побежала.

Я мчалась по коридорам, как в первый день после свадьбы, когда мое сердце мучительно болело из-за того, что Генрих уезжает, и я в панике неслась к нему во двор. Теперь же я, испытывая сладостное волнение, летела в личные покои короля, минуя многочисленные вестибюли и кабинеты. Слуга, открывший мне дверь, сумел сохранить невозмутимое выражение лица, скрыв изумление: королевам не положено бегать по дворцу.

– Где король? – требовательным тоном спросила я.

– Он в гобеленовой комнате, миледи.

Я продолжила путь – теперь уже шагом, восстанавливая дыхание и моля Бога, чтобы Генрих был там один. Но подойдя поближе, я услышала из-за приоткрытых дверей голоса и расстроилась. Чувствуя раздражение и разочарование, я замедлила шаг. Может быть, подождать? Я задумалась в нерешительности, будет ли разумно с моей стороны и дальше откладывать встречу с мужем, а потом поняла, что это выше моих сил. Я желала поговорить с Генрихом прямо сейчас. Поэтому я толкнула двери и, не дожидаясь приглашения, вошла.

Мой муж разговаривал со своим братом Хамфри Глостером и епископом Генрихом. Услышав неуместный шум, мешавший их беседе, представлявшей собой – в этом можно было не сомневаться – военный совет, король нахмурился, но потом увидел меня и его насупленные брови разгладились.

– Екатерина… Одну минутку.

– У меня для вас новости, – сразу же заявила я, не слишком заботясь о правилах приличия.

– Из Франции? – резко обернулся Генрих. – От короля? Надеюсь, он в добром здравии?

– Да, насколько мне известно. – Умственное состояние моего отца, безусловно, являлось вопросом государственной важности. – Нет, Генрих. Эти новости не из Франции.

А раз не из Франции… Муж взглянул на меня так, как будто понятия не имел, что бы я могла поведать ему такого важного, чтобы прерывать его, отвлекая от дел. Он вновь обратился к Хамфри, стоявшему с угрюмым видом.

– Есть еще одна проблема: шотландцы поставляют оружие дофинистам. Это нужно пресечь.

Я направилась к супругу, пока не приблизилась настолько, что при желании могла бы коснуться его рукой.

– Я желаю поговорить с вами, Генрих, прямо сейчас. Я не видела вас несколько недель. – Его брови удивленно поползли вверх, но я настаивала на своем. С улыбкой. – Мне бы очень хотелось, чтобы вы уделили своей супруге пять минут.

– Разумеется. – Его губы растянулись в быстрой улыбке. – Если вы наведаетесь ко мне через час после полудня.

Я не была ни удивлена, ни шокирована. Все это уже не могло довести меня до слез. С тех пор как я, наивный ребенок, стояла рядом с Генрихом перед алтарем церкви в Труа, мной был проделан огромный путь. По сравнению с той испуганной девчушкой, которая тряслась от страха, когда одна сидела на коронационном банкете, у меня теперь было несоизмеримо больше уверенности в себе. Недели, которые я провела в одиночестве после своей наскоро сокращенной поездки по стране, добавили мне наконец-то лоска невозмутимости, пусть пока что и довольно хрупкой.

– Нет, милорд, прямо сейчас. – Я гордо подняла подбородок еще чуть выше. – Будьте любезны.

До последней секунды я думала, что Генрих мне откажет, даже теперь. Думала, что он прикажет мне уйти. Но вместо этого мой муж лишь коротко кивнул Хамфри и епископу, и те оставили нас одних.

– Итак? Вы говорили о каких-то новостях.

– Да. – То, как глубоко мои ногти впились в сжатые в кулак руки, сигнализировало мне о том, что моя смелость имеет границы. – Я ношу вашего ребенка.

Ощущение было такое, будто я на публике разделась до нижней сорочки. От повисшей в комнате тишины у меня по коже побежали мурашки. Генрих выронил лист пергамента, который держал в руках, и тот упорхнул на пол; впервые с моего появления в этой комнате король посмотрел на меня по-настоящему внимательно.

– Я ношу вашего ребенка, – повторила я. – Думаю, он родится накануне Рождества, и молю Господа, чтобы это был сын.

Эти произнесенные вслух слова вызывали во мне несравненное чувство радостного возбуждения – наконец-то я сделала нечто такое, что вызовет у Генриха подлинное одобрение. Безусловно, это должно изменить ситуацию. Это заставит его вновь обратить