Жизнь в чуме далеко не всегда бессодержательна. По вечерам, когда чум едва освещен огнем от очага, старики развлекают более молодых членов семьи рассказами – порой очень наивными, – которые основаны на событиях и происшествиях повседневной жизни, пережитых рассказчиком самим или переданных ему другими родичами. Мой пожилой переводчик и проводник на охоте Высико был разносторонним человеком, который умел как рассказывать истории для юных дочерей и маленького сына Войче, так и делать волчки и другие игрушки, включая оленей и собак. Для того чтобы лучше припоминать истории, дети должны были повторять каждое предложение, по мере того как оно произносилось.

По отношению ко мне аборигены всегда вели себя крайне порядочно. Они никогда ничего не воровали из моих чемоданов с провиантом, амуницией и т. д. Ночью, когда я спал, из карманов моих штанов часто выпадали деньги (все другие европейские одежды, даже рубашки, я во время жизни в чуме не использовал), и женщины, которые прибирали постель по утрам, постоянно приносили мне эту мелочь со словами: «Юро путтер?» («Друг, это не твои?»)

Аборигены вели себя со мной очень дружественно и обращались ко мне искренне со словами: «Манне юро» («Мой друг»).

Северосибирские аборигены-христиане не очень хорошо знакомы с российским православным христианством. Во время моего посещения чума богатого остяка Восены, у которого было пять сыновей (Токо, Ерусо, Мьятсо, Сатоко, Серроко), из которых двое, судя по русским крестикам на шее, были крещеными, обычные русские иконы в рамках на подставке стояли рядом с собственными истуканами этой семьи. Указывая на икону святого Николая, одна из жен Восены спросила:

– Что это такое?

В ответ ей было сказано:

– Икона.

– Но что тогда вот это? – спросил я, указывая на другое изображение.

– Чуко общико, – было сказано в ответ. (То же самое, что и в предыдущем случае, то есть икона.)

У Восены в целом было очень много божков, некоторые из которых имели форму деревьев, обернутых в лоскутки меха, и т. п.

Несколько раз я ходил с молодыми людьми из разных родов в баню на Нейве-сале. По причине стыдливости они раздевались лишь по пояс. Они сидели в кожаных штанах на лавках бани, немного смущаясь моим отсутствием чувства приличия.

Аборигены севера Сибири не музыкальны. Когда я впервые услышал их песни, я подумал, что это был плач. Рыдание европейца и песни северосибирских аборигенов друг от друга не отличить.

Любимая песня юраков звучит следующим образом:

«Манни пирипше харвон, манни совво омгари дара.

Шарка и шар совво омгари, ма мьегана мье дара».

(«Я люблю девушку (пирипше), мне нравятся хорошие вещи. Водка и табак – хорошие вещи, мне нравится (нужно) посещать чум».)

Самое главное развлечение аборигенов в свободное время – ходить в гости из одного чума в другой. Во время принятия пищи – блюд из сырого мяса или рыбы – развязывается язык, веселятся и гости, и хозяева. Они могут болтать обо всем, что находится между небом и землей, что лежит в пределах их кругозора.

Во время походов с аборигенами на лодках они часто раздражали меня своей постоянной болтовней. Они гребут, как эскимосы, очень быстро, чтобы затем отдыхать на веслах, болтать и смеяться, пока лодка не потеряет скорость. Потом это повторяется. «Эгге, эгге, агалор, тарем, тарем, горатарем!»

После возвращения с полуострова Ямал я непродолжительное время пожил на Нейве-сале, чтобы подготовиться к возвращению на юг. В один из этих дней на Нейве-сале зашел интересный юрак, князь. Он учился в Санкт-Петербурге и мог читать и писать по-русски, а также немного говорить по-немецки, по-французски и по-шведски. Его хотели перевести в другой университет в столице, но ему наскучило такое времяпрепровождение – его тянуло обратно к своим людям, к дыму и холоду чумов, к кочевой жизни на пустынных, бескрайних снежных просторах.

В конце года многие сибирские аборигены, у которых есть олени, посещают российские городки на Крайнем Севере, где в декабре и январе проводятся ярмарки. Но самые бедные аборигены, которые летом живут за счет рыбной ловли, а зимой – охоты, остаются в своих краях. Если охота на куропаток и зайцев идет плохо, они часто страдают от голода и нужды.

На ярмарки издалека приезжает множество российских купцов, которые «охотятся» на продавцов, тогда как священники заманивают людей водкой, табаком и чаем, чтобы их крестить. Здесь заключаются соглашения и договоры, а также браки, оплачиваются и берутся кредиты. Со всех краев приезжают длинные обозы на санях, запряженных оленями или собаками, с продуктами на продажу. Обозы останавливаются в окрестностях города, где ставятся чумы. Каждое утро аборигены со своими главными женами и при полном параде выезжают на ярмарку, где люди торгуют, продают и жульничают. Водку, разливать которую и продавать строго запрещено, можно купить везде, почти в каждом доме, что играет большую роль или даже является необходимым условием завершения сделки при торговле. Пьют все: мужчины, женщины и дети. Водка затуманивает ум добродушных аборигенов и делает их неуправляемыми. Ради водки абориген отдает заработанные тяжким трудом гроши, ради водки он продает себя в рабство русским купцам и отказывается от веры своих отцов. При помощи водки недобросовестный купец может получить все шкуры аборигена и фактически его полностью ограбить.

Поэтому аборигены не всегда с легким настроением покидают беззаботную, веселую жизнь и распутство ярмарок, лишившись своих мехов и не получив взамен жизненно необходимых товаров: муки, чая, кренделей и табака. Около двадцати лет назад сибирские аборигены не знали ни муки, ни чая с табаком, но, попробовав их, в большинстве своем уже не могут обходиться без них.

Глава XVI

Шаманизм

Сибирские язычники и русские священники. – Иконы священников и идолы язычников. – Искусство колдовства. – Когда мертвые просыпаются

Сибирские аборигены, за исключением татар, киргизов, калмыков, части бурятов и некоторых других, являющихся либо мусульманами, либо буддистами, исповедуют шаманизм. Я допускаю, что из всех шаманистов треть крещена русскими священниками, но в большинстве случаев крещеные шаманисты возвращаются к вере своих отцов, несмотря на то что от них как крещеных людей следовало бы ожидать полного отказа от нее, и продолжают приносить жертвы старым идолам. Русские попы, чья обязанность – проповедовать Евангелие северосибирским язычникам, не годятся для такой важной деятельности, как служение духовным наставником. Русско-сибирского священника лучше всего характеризует его тяга к водке (русск. виски)[57] и другим сильным напиткам, и редко когда в Сибири можно