и направился к лестнице с довольной рожей.

Захлопнув ногой дверь, я сделал всего три шага по квартире и застыл, замер, как вкопанный. Рита выпорхнула из ванной. Завернутая в полотенце, с мокрыми после душа волосами. У меня перехватило дыхание, а по венам понеслось неадекватное, невыносимое возбуждение. В висках бухнуло от вида обнаженных плеч Ангела, покрытых мелкими капельками воды, от того насколько мало оказалось прикрыто и как сильно шарахнула по мозгам ее нагота. А Рита тряхнула головой, откидывая кудряшки назад, повернулась, и я поплыл. Словно в тумане, подошел к столу и поставил поднос, стараясь не смотреть в ее сторону. Чтобы снова не увидеть тонкие ключицы. Чтобы не думать о том, что сейчас достаточно протянуть руку, потянуть за кончик полотенца и все… Я помотал головой, отгоняя это состояние, и прохрипел, уставившись на кружку:

— Тут… Завтрак…

— Ты сам это приготовил, Фил? — удивлённо спросила Рита, вставая рядом.

И близость ее тела обожгла нервы раскаленным добела железом. Я стиснул край столешницы, будто она могла меня удержать. Мотнул головой и едва не завыл, когда рядом с моими пальцами легла маленькая ладошка. Горячая, даже на расстоянии заставляющая сердце молотить в грудину молотом.

— Повариху напряг.

— Понятно.

Рита потянулась к молочнику, налила в свою кружку молока и спросила:

— Ты как пьешь? С молоком или черный?

— Я?

Буквально на мгновение повернул голову, увидел ее глаза, скользнул взглядом по губам… И все стопоры разлетелись к чертям. Я выдохнул, отчаянно цепляясь за ускользающие крупицы здравого смысла, но ладонь уже поднялась к еще влажным пружинкам кудряшек, пальцы скользнули в них, а губы оказались слишком нежными, слишком отзывчивыми, чтобы можно было убедить себя оторваться от них. И я целовал, дурея с каждым мгновением все сильнее. Прижимал ее так, словно кто-то сейчас может войти и навсегда заберет у меня моего Ангела.

— Моя! Только моя! — прохрипел я, зарываясь пальцами в длинные волосы.

Глава 21. Маргарита

Я не знаю скольким девушкам Фил говорил эту фразу и говорил ли что-то подобное вообще. Не знаю, как они на нее отвечали: говорили, что так и есть, лишь бы побыстрее оказаться в его постели или закатывали глаза… Я не знаю. Не хочу знать. Сейчас она звучала для меня, и от этого хриплого рыка внутри затрепетало, запело. Первобытное, впитавшееся в кровь ещё с тех самых времен, пьянящее ощущение, где я — слабая, а он — сильный, перемешалось с натиском изголодавшихся губ, и этот коктейль захлестнул меня с головой. Заставляя мелко подрагивать, забывая обо всем на свете. Я только робко кивнула, обвивая его шею руками и приоткрывая губы, пропуская жалящий язык внутрь своего рта. Отзываясь тихими стонами на каждый новый поцелуй, а они становились только жарче, ненасытнее. Словно горная река наконец-то смогла пробить брешь в крепкой плотине и теперь она рвалась дальше, размалывая кирпичи и валуны, которые удерживали ее напор. И меня уносило на этих волнах, рокочущих, бурлящих, стискивающих так, что не оставалось сомнений — не отпустит. Я его и только его. А когда на пол слетело полотенце, исчез, испарился грубый животный голод. Ему на смену пришли осторожные, едва ощутимые прикосновения, от которых я едва не сошла с ума. Необычайно голубые глаза с трепетом рассматривали все, к чему прикасались осторожные пальцы. Словно боялись сломать одним неосторожным движением. Изучали мою грудь, шею, скользили по животу, вынуждая дышать через раз и таять, таять, таять. Я подалась ему навстречу, потянула на себя и, подхваченная сильными руками, опустилась на стол, а Фил оказался у меня между ног. Сорвал с себя футболку, отбрасывая ее в сторону, и посмотрел в глаза.

— Если ты не уве… — начал он, но моя ладошка накрыла его губы, а пальцы левой руки опустились и расстегнули ремень.

Когда Фил медленно двинулся вперёд и замер, мои ногти впились ему в затылок. Он шумно выдохнул мне в губы, легонько надавливая на поясницу. И я плотнее прижала его в ответ ногами, отдаваясь покатившемуся по телу огню. Осторожная, завораживающая своей магией тягучая нежность — медленное движение назад, а потом вперёд. Фил словно упивался этой неторопливостью, наслаждаясь каждым мгновением, каждым моим вздохом. А я вместе с ним. Грубый, жестокий… Не про него… Таким мог быть Фил с пепельно-серыми ледышками глаз, но они сейчас были весенним небом, чистым, безоблачным небом, в которое меня неумолимо уносило все выше и выше.

— Можно? — шепнул он.

Кивнула, не понимая о чем именно он просит, и вскрикнула. Резкое движение вперёд оказалось слишком неожиданным, слишком ярким. Я выгнулась дугой, хватая губами воздух, и словно в бреду выдохнула:

— Ещё…

Снова искры из глаз, снова сдавленный стон рвется наружу, а ему вторит тихий рык. Голодный, обжигающий шею, дурманящий своей вибрирующей хрипотцой. Мне только сейчас стало ясно, о чем была просьба. Нежность не могла утолить голод Фила полностью. Она только сильнее распаляла его желание, не насыщая. И это немного пугало. Но и манило своей неизвестностью одновременно. Я колебалась, не в силах принять решение — достаточно ли мне трепетной ласки или все же мерцающие перед глазами искры тянут меня к себе сильнее. Слишком уж непривычными, слишком острыми вспышками отзывалось мое тело на его, такие резкие, движения. Но я их так и не распробовала до конца. Фил показал мне самую малость, оставляя последнее слово за мной.

— Можно, — решилась я.

— Уверена?

— Да… А-а-а-а!!!

Если бы я представляла в какой водоворот эмоций попаду, если бы могла догадываться… Мои стоны, казалось, только подстёгивали Фила, развязывали ему руки полностью, и он все яростнее врывался в меня, прижимая к себе так, чтобы я от него не сбежала. Но о каком бегстве могла идти речь, если тело захлебывалось от новизны ощущений? Кто в здравом уме решится отказываться от впервые попробованного, но неописуемо восхитительного? Только сумасшедший. Все, что раньше казалось таким привычным, может даже пределом мечтаний, вдруг стало каким-то пресным и неправильным. Безвкусным эрзацем, суррогатом, жалким подобием настоящей страсти, вобравшей в себя все. Абсолютно все. И нежные поцелуи с трепетными ласками, и резкие, подчас грубые движения, от которых вышибало воздух из лёгких, и что-то поистине животное, первобытное. Все это сплелось, и у меня сорвало голову. Сперва я закусывала губы, стесняясь рвущихся наружу стонов, а потом стыд улетучился предрассветный туманом. Меня прорвало. Я полосовала спину Фила ногтями, не давая ему замедлиться, подрагивала от восторженного счастья, когда из его горла вырывалось хрипящее, рваное дыхание