— Парень новик, первый раз в походе. Про поручение мне не сказали, но, итак, ясно: за Кошкиной посланы приглядывать. Но я узнал, что нашего вора зовут Афонька и князь прямо сейчас отправляет его на новые земли искать ещё золота.

— Что?! — взревел староста.

— Тише ты, благодетель! — запричитал Тимофей и тут же зашептал дальше: — По наводке идёт, не вслепую!

—А тебе взяли и выложили всё? — не поверил Селифонтов.

— Завидуют Афоньке! Он же хоть худого, но боярского рода. Предки его служили какому-то лесному князьку, а сам он княжьим гонцом был, а тут разом всё переменилось! Сам Великий князь чин его подтвердил и новые земли даст, если Афонька ещё золото найдет.

— Завидуют, значит, други верные, — усмехнулся староста. — Сам в многообещающий поход пошёл, а их не позвал, да ещё сынка спихнул к ним…

— Спихнул, — захихикал Тимоха, — а я его узнал! У меня на лица приметливый глаз.

— Это хорошо, — Памфил огладил бороду и повторил: — Замечательно!..

— Мы сыночка возьмём и на цепь посадим, а когда Афонька вернётся, то всё вызнаем у него про… — Тимошка опасливо оглянулся, но никому до двух неспешно шагающих новгородцев не было дела. Но из осторожности Тимофей слово «золото» произносить не стал.

— Долгонько ждать, — поморщился Селифонтов. — Даст бог, Афонька к осени вернётся, а может, и позже. Не знаешь, далеко ли искать золото будут?

— Того не ведаю, — опечалился Тимошка, — но потом ещё ждать, когда он наших людишек к заветному месту отведёт. А то на словах-то можно напутать, а когда своими ноженьками дорожку протопает, да наши глазоньки узреют…

— Но новика сейчас скрадём и вывезем подале отсюда, — решил Памфил, не слушая рассуждения подручного. — Всё надо делать вовремя, а не оставлять и ждать.

Староста поморщился, вспомнив решение Борецкой насчёт московской девки. Чует его сердце, аукнется им промедление, но это её ошибка, а ему главное своих ошибок не наделать! Он бросил взгляд на Тимоху, а тот аж подпрыгивал:

— Точно! Ужо он мне за свово батьку ответит, тварь подлую! Боле не выскользнут у меня из-под носа ни один, ни второй!

— Поспрошаем сынка Афони, — согласился Селифонтов, — и подумаем, как нам поболе выжать из сложившейся ситуации. Коли придётся ждать, так подождём.

— Подумаем, — поддакнул Тимошка, — ой как подумаем! И подождём, мы терпеливые.

— А ты чего радуешься? Парня не калечь…

— Да я ж понимаю, — заторопился Тимофей.

— Не калечь! — Селифонтов даже остановился, чтобы до инициативного дурака дошло. — Подвала и цепи хватит… пока.

— Как скажешь! Я же всё для тебя! Отца родного не любил так, как тебя!

— Ну, будет, будет, — снисходительно отмахнулся староста.

— А с девкой что? Упокоить?

— Сказал же, погодь с ней. Боярыня хочет посмотреть, на что она способна.

— Уж больна шустра…

— Много ты понимаешь! — буркнул староста, хотя отметил, что Тимошка в корень зрит.

— Так видно же… — он почесал подбородок, вороша куцую бородёнку, — ступает быстро, руками машет, говорит скоро. Не по-боярски себя ведёт!..

— Ишь ты, может, в Москве все такие? Белобрысая девка рядом с ней тоже крутилась, как белка в колесе.

— Старшая боярыня ступала, как пава, держала себя величаво, — с пониманием произнёс Тимоха и Селифонтов вынужден был согласиться.

— Ну, хватит. Поговорили и будя. Устал я от тебя.

— Так меня уже нет, — засуетился Тимошка, — поручение исполню, приду. Только бы вот серебришка бы, — попросил он, заискивающе заглядывая в глаза.

— Зачем оно тебе? Парня подкарауль, по башке дай и тихо утащи.

— Дык, а ежели он не один ходить будет?

— И чем серебро поможет? — подначил его Селифонтов.

— Девку посочнее подкуплю, и она приведёт его ко мне, как телка на верёвочке.

— Ну, коли девку, то да, — усмехнулся староста и нарочно медленно развязал завязки калиты, взял горсть монет, потом выпустил одну, другую, третью… подумал и ссыпал всё обратно в мешочек, зажимая в кулаке только одну. Тимоха нетерпеливо сглотнул и уставился молящим взглядом.

— Держи! — с улыбкой вручил староста рубль. — В Юрьево отвезёшь нашего стремительного соколенка… знаешь куда там.

Тимофей цапнул серебряную монету и с жадностью следил, как Памфил Селифонтович завязывает веревочки калиты.

— Ты понял меня? — вывел Тимоху из ступора резкий голос, и он мелко закивал. — Исполнишь всё чисто — и долг твой передо мной будет закрыт.

— Жизни не пожалею! — поспешил уверить он. — Будешь доволен.

— Не тяни. У нас с тобою ещё московские гостьи… чую, маята с ними будет.

***

В доме князя Михаила Олельковича было непривычно тихо. Все попрятались, не желая попасться под его горячую руку. Он внимательно выслушал Кошкину, потом переговорил с Гаврилой и старшим над ним Матвеем, посмотрел на разбитые губы Дуни и озверел.

Вскочил, невидящим взглядом огляделся и бросился к выходу. Княгиня только и успела крикнуть, чтобы удержали князя от буйства. Дуня вжала голову в плечи, слушая ругань за дверьми и грохот падающих скамеек.

— Вспыльчив князь-батюшка, — пояснила княгиня и озабоченно прислушалась. — Сейчас чарочку поднесут ему и успокоится.

— Совсем? — спросила Дуня, подразумевая не уснёт ли и не позабудет ли справедливый гнев, но княгиня подумала о чём-то своем и ответила соответствующе:

— Господь с тобой! Михайло крепок телом!

Дуня хотела пояснить, что ничего плохого она не имела в виду, но дверь резко распахнулась и в общую горницу ввалился Михаил Олелькович.

— Значит, так! Я эти подлости без ответа