и Евангелие и Христа. Он обличил ее, дал ей Евхаристию и попросил покинуть Париж и прекратить преподавание. Сначала она согласилась, потом отказалась. Боссюэ заточил ее в монастырь на восемь лет (1695–1703), после чего ее отпустили с условием, что она будет тихо жить в поместье своего сына под Блуа. Там она и умерла в 1717 году.

Чтобы определить границы допустимого мистицизма, Боссюэ написал «Наставление о молитвенных состояниях» (1696). Он показал копию рукописи Фенелону и попросил его одобрить. Фенелон не согласился и написал противоположную работу, «Объяснение максим святых о внутренней жизни» (1697). Эти две книги, опубликованные почти одновременно, стали предметом широкой дискуссии, столь же оживленной, как и во время ярости вокруг Порт-Рояля. Король, доверяя Боссюэ, снял Фенелона с должности инструктора герцога Бургундского и велел ему остаться в своей епархии в Камбрэ. Подстрекаемый Боссюэ, Людовик потребовал папского осуждения книги Фенелона. Иннокентий XII, помня о галликанстве Боссюэ и ультрамонтанской защите Фенелоном папства, колебался; на него оказали давление; он уступил, но осудил «Максимы» так мягко, как только мог (март 1699 года). Фенелон спокойно подчинился.

В Камбрэ он исполнял свои обязанности с преданностью и совестью, которые снискали ему уважение Франции. Боссюэ и король, возможно, были бы успокоены, если бы в апреле 1699 года один печатник не опубликовал с согласия автора роман, который Фенелон написал для своего королевского воспитанника под безобидным на первый взгляд названием «Сюита из Одиссеи Гомера», известный нам как «Приключения Телемака, сына Улисса». Здесь в стиле плавного изящества и почти женской нежности вкрадчивый учитель вновь излагал свою идеалистическую политическую философию. Ментор, его глашатай, склонив королей к миру, предостерегает их:

Отныне, под разными именами и вождями, вы будете одним народом… Весь род человеческий — одна семья… Все народы — братья… Несчастны нечестивцы, которые ищут жестокой славы в крови своих братьев. Война иногда необходима, но она — позор рода человеческого. Не говорите мне, о цари, что человек должен желать войны, чтобы приобрести славу. Тот, кто предпочитает собственную славу чувствам человечности, — чудовище гордыни, а не человек; он приобретет лишь ложную славу, ибо истинная слава обретается лишь в умеренности и доброте. Люди не должны думать о нем хорошо, раз он так мало думал о них и проливал их кровь ради жестокого тщеславия». 120

Фенелон признавал божественное право королей, но только как власть, данную им Провидением, чтобы сделать людей счастливыми, и как право, ограниченное законами:

Абсолютная власть низводит каждого подданного до состояния раба. Тирану льстят, вплоть до обожания, и все трепещут под его взглядом; но при малейшем дуновении бунта эта чудовищная власть гибнет от собственной чрезмерности. Она не черпает силы в любви народа. 121

В этих смелых строках Людовик XIV увидел описание себя и осуждение своих войн. Друзья Фенелона поспешно исчезли со двора. Типография «Телемак» была арестована, а полиции было приказано конфисковать все экземпляры. Но книга была переиздана в Голландии, и вскоре ее стали читать во всем франкоязычном мире; в течение полутора столетий она была самой читаемой и самой любимой из всех французских книг. 122 Фенелон протестовал, что не имел в виду Людовика в этих критических отрывках; никто ему не поверил. Прошло два года, прежде чем герцог Бургундский осмелился написать своему бывшему учителю; затем король смилостивился и разрешил ему посетить Фенелона в Камбрэ. Архиепископ жил надеждой, что его ученик вскоре унаследует трон и тогда сможет призвать его в качестве своего Ришелье. Но внук умер за три года до короля, а сам Фенелон (7 января 1715 года) опередил Людовика в могиле на девять месяцев.

Боссюэ ушел задолго до них. Он был несчастлив в последние годы жизни; он одержал победу над Фенелоном, ультрамонтанами и мистиками, он видел, как Церковь торжествует над гугенотами; но все эти победы не могли позволить ему выпустить камни из мочевого пузыря. Боли так терзали его, что он с трудом мог занять место, которое так любил занимать в придворных церемониях; бессердечные циники спрашивали, почему он не может уединиться и умереть в Мо. Он видел, как вокруг него разрастается скептицизм, библейская критика, протестантская полемика, нечестиво направленная против него самого; вот, например, Жюрье, изгнанный гугенот, говорит всему миру, что он, Боссюэ, епископ епископов и образ добродетели и честности, — разглагольствующий лжец, живущий с наложницами. 123 Он начал писать новые книги, чтобы покончить с этими мерзкими врагами, но жизнь его иссякала по мере того, как он писал; и 12 апреля 1704 года его мучения прекратились.

На первый взгляд, Боссюэ знаменует собой зенит католицизма в современной Франции. Старая вера, казалось, вернула себе все позиции, утраченные Лютером и Кальвином. Духовенство реформировало свою мораль, Расин посвятил религии свои последние драмы, Паскаль обратил скепсис против скептиков, государство сделалось послушным агентом Церкви, король стал почти иезуитом.

И все же ситуация не была идеальной. Иезуиты все еще находились под облаком, нависшим над ними после «Письма к провинциалу»; янсенизм не был уничтожен; беглецы-гугеноты будоражили пол-Европы против благочестивого короля; Монтеня читали больше, чем Паскаля; Гоббс, Спиноза и Бейль наносили страшные удары по зданию веры. По словам Сент-Винсента де Поля (1648), «некоторые пасторы жалуются, что у них меньше прихожан, чем раньше; в Сен-Сюльписе на три тысячи меньше; пастор Сен-Николас-дю-Шардоне обнаружил, что полторы тысячи его прихожан пропустили пасхальное причастие». 124 В 1686 году Бейль сказал: «Век, в который мы живем, полон вольнодумцев и деистов; люди удивляются их количеству»; 125 «повсюду царит непомерное безразличие к религии»; 126 и он объясняет это войнами и спорами христианства. «Вы должны знать, — сказал Николь, — что великая ересь в мире — это не кальвинизм или лютеранство, а атеизм». 127 Принцесса Палатина в 1699 году сказала: «Сейчас редко можно встретить молодого человека, который не хотел бы быть атеистом». 128 В Париже 1703 года, сообщал Лейбниц, «в моде так называемые esprits forts, и благочестие там превращается в посмешище. При короле благочестивом, суровом и абсолютном, беспорядок в религии вышел за пределы всего, что когда-либо наблюдалось в христианском мире». 129 Среди этих esprits forts — «умов, достаточно сильных», чтобы сомневаться почти во всем, — были Сент-Эвремон, Нинон де Ленкло, эпитомист Гассенди Бернье, герцоги де Невер и де Буйон. Храм, бывший когда-то штаб-квартирой рыцарей-тамплиеров в Париже, стал центром