— Куйбышев... — задумчиво повторил Ильич. — Оживают и собираются лучшие силы нашей партии.

Когда Григорий Иванович вернулся в Петербург, провокатор, приставленный к нему, немедленно сообщил главе департамента полиции: «Член Государственной думы социал-демократ Петровский, вернувшись недавно из-за границы, где он был у известного Ленина, передал членам думской социал-демократической рабочей фракции («шестерке») следующие, выработанные Лениным, предложения о дальнейшем направлении партийной деятельности...»

Предатели, провокаторы, повсюду провокаторы. Они тесным кольцом сомкнулись вокруг легальной ленинской «Правды». К ней близко стоят провокаторы Малиновский, Черномазов, Шурканов.

А Куйбышев в эти июльские дни проводит митинг на Путиловском заводе.

Весь заводской двор запружен рабочими. Каждое слово оратора Куйбышева находит отклик в их сердцах. Кажется, начинается... В Баку гремят выстрелы. Но здесь, в Петербурге, власти напуганы, не посмеют. Здесь — Государственная дума...

На митинге решили: материально и морально поддержать забастовавших бакинцев.

Но Маклаков не дремлет.

На дворе появляется конный отряд городовых. Пристав кричит свое обычное:

— Разойдись!

Куйбышев стоит на железной бочке, скрестив руки.

— Почему мы должны разойтись? Митинг никто не может запретить. Это не забастовка, не стачка: поминки по тем, кого полиция расстреляла в Баку.

— Разойдись!

— Товарищи! Расходитесь!

Но полицейский явился сюда не за тем, чтобы спокойно наблюдать, как расходятся рабочие. Городовые спешились, бросились на них, стали избивать нагайками, выкручивать руки.

— Эй вы, остановитесь! Это провокация!..

Грянул залп. Первые пять человек, обливаясь кровью, свалились на землю. А выстрелы гремели и гремели. Вот уже полсотни лежат в лужах крови.

— К воротам!

Но заводские ворота уже закрыты городовыми.

— Бей их, братцы!

Летят камни, куски железа, шарахаются кони, падают городовые.

— Бей, бей извергов! Долой проклятое самодержавие! Бей, лупи чем попало!...

— Мерзавцы, сволочи, псы!..

Он швырял и швырял увесистые булыжники, до тех пор пока его не приперли к воротам. Но кто-то все же открыл их, и, увлекаемый толпой, он выбежал на улицу.

А наутро тысячные толпы с красными флагами потекли по улицам Петербурга. Они шли к зданию Думы, и полицейские уступали им дорогу. В этот же день Валериан присутствовал на заседании Петербургского комитета большевиков. Решили провести трехдневную всеобщую забастовку и политическую демонстрацию.

Начинается, начинается...

Упоение борьбой. А рядом Паня Стяжкина. В Петербург едет президент Франции Пуанкаре. «Пуанкаре — это война!», «Долой войну!».

На Выборгской стороне строили баррикады: опрокидывали трамвайные вагоны, валили в кучу телеграфные столбы. В полицейских палили из револьверов.

Валериану казалось, что революция пришла. Снова он был опьянен призраком свободы. На этот раз все будет доведено до конца...

Но, пока Куйбышев и его товарищи готовили революцию, на другом полюсе готовились к войне, которая должна задушить любую революцию. Тут вели тайную подготовку две международные силы: австро-германский блок и Антанта. Подготовка велась с заглядыванием в карты превентивного противника. Впрочем, заглядывали главным образом немцы. За несколько дней до начала войны статс-секретарь ведомства иностранных дел Германии Ягов писал послу в Лондоне: «Россия сейчас к войне не готова. Франция и Англия также не захотят сейчас войны. Через несколько лет, по всем компетентным предположениям, Россия уже будет боеспособна. Тогда она задавит нас количеством своих солдат»...

Войну немцы спровоцировали. К тому же Вилли весьма ловко провел за нос своего кузена Никки: накануне объявления войны кайзер попросил царя отменить указ о всеобщей мобилизации — и Николай II согласился. Когда министры Сазонов, Сухомлинов и генерал Янушкевич попытались переубедить его, он не стал с ними разговаривать. Но и после этого Сазонов битый час доказывал Николаю, что война все равно неизбежна, поскольку Германия задумала ее развязать, и что мешкать с всеобщей мобилизацией крайне опасно.

Николай всегда соглашался с тем, кто говорил с ним последний. Согласился он и на этот раз. На другой день германский посол граф Пурталес пришел к Сазонову и вручил ему ноту с объявлением войны.

Когда крупный капиталист Баллин спросил канцлера: «Почему, собственно, ваше превосходительство так страшно торопится с объявлением войны России?» — канцлер Бетман ответил: «Иначе я не заполучу социал-демократов».

Каких социал-демократов он имел в виду? Конечно же Каутского и других предателей рабочего класса. «Каутский и К° прямо-таки обманывают рабочих, повторяя корыстную ложь буржуазии всех стран, стремящейся из всех сил эту империалистскую, колониальную, грабительскую войну изобразить народной, оборонительной (для кого бы то ни было) войной, и подыскивая оправдания для нее из области исторических примеров не империалистских войн», — писал Ленин, разоблачая предательскую сущность вождей II Интернационала.

Эмиль Вандервельде, председатель Международного социалистического бюро II Интернационала, после начала войны немедленно вошел в состав королевского правительства. Во Франции социалисты в парламенте голосовали за военные кредиты, за строжайшую цензуру. Лидеры Бельгийской рабочей партии призвали трудящихся взяться за оружие для «защиты отечества».

Плеханов произнес в Париже напутственную речь перед уходящими на фронт русскими эмигрантами.

Все маски сброшены. Социал-предатели...

Ильич развенчивает Плеханова и Каутского в докладе, прочитанном в Цюрихе, в переполненном зале «Айнтрахт». Конечно же и Троцкий тут как тут, выступает оппонентом, берет под защиту своего учителя Каутского: «Сначала победа, а потом революция!» Очень воинственный оппонент.

Валериан на квартире у Петровского. Григорий Иванович показывает новенькие ботинки, присланные ему из-за границы. Ботинки как ботинки. Григорий Иванович срывает с каблуков набойки и вытаскивает два экземпляра номера «Социал-демократа» с манифестом ЦК РСДРП «Война и российская социал-демократия».

Срочное совещание. Валериан ничего о нем не знает. Собрались депутаты: Самойлов, Шагов, Бадаев, Муранов. Читают манифест, чтобы с думской трибуны провозгласить лозунг превращения империалистической войны в гражданскую.

Чтобы арестовать их вопреки закону, приехал жандармский генерал с жандармами.

Не подозревая об этом событии, которому суждено всколыхнуть всю Россию, Валериан через три дня идет к Петровскому.

Конечно же здесь ждут всех, кто ходил раньше к большевистскому депутату. У дверей полицейский.

— Ни с места!

Валериан пожимает плечами:

— Что-нибудь случилось?

— Узнаешь, что случилось.

Его обыскивают и, не найдя ничего, кроме гаечного ключа, спрашивают:

— Зачем пришел?

— Вызывали насчет водопровода... А я все не мог: сестра приехала. Говорят, к депутату, будь вежливее, не матерись.

Полицейский смерил его презрительным взглядом.

— Пшел вон!

Куйбышев неопределенно пожал плечами, отобрал у полицейского гаечный ключ и стал неторопливо спускаться