— Обручаю вас на веки вечные!

Конвойные захохотали.

— Спасибо, Тимофей Петрович. После победы социалистической революции мы вас не забудем, — проговорил Валериан растроганно.

Глаза Пани были полны слез. То были слезы счастья. Она улыбалась. А он тихо запел:

— Гей, друзья! Вновь жизнь вскипает...

Ему исполнилось двадцать семь лет.

7

Скоро весна. Но здесь, в глухом сибирском краю, ее приближение и не чувствуется. Молчаливо стоят сосны и ели, покрытые тяжелой снежной кухтой, от медвежьих берлог валит пар. Из-за высоченных сугробов не видно крыш селеньица Тутуры: можно проехать мимо и не заметить человеческого жилья.

Тайга, только тайга без конца и края. Царство медведей, у которых только что появилось потомство. Скованная льдом Лена. От морозов лопаются деревья. Здесь истоки могучей реки. До железной дороги триста пятьдесят верст, а то и все четыреста. Неподалеку — священный Байкал.

— Уходить надо. Если замерзнем — все равно, — сказала Паня. — Сидеть здесь прямо-таки невмоготу.

— Не замерзнем, — отозвался он. — Денька через три холода спадут — и махнем в Иркутск. Если хочешь знать, эти четыре ссыльных месяца я считаю самыми счастливыми в жизни... Мы были вместе и любили друг друга. А бежать надо. В Питер!.. Только бы вдруг не объявился в Тутурах Слонимцев! Тогда нашему побегу крышка: я становлюсь суеверным. Куда бы ни приехал — он тут как тут! Впрочем, черт с ним. Все равно дадим тягу! Вот послушай — только что сочинил:

Не прими за усталость, не прими за измену

Ты, вместилище силы, мощный город — магнит.

Завтра снова с тобою, завтра снова надену,

С бодрым криком надену все доспехи для битв...

— Зачем же откладывать на завтра! — со смехом сказала она, протягивая ему заштопанный чулок. — Надевай сегодня свои доспехи для битв и пойдем пилить дрова. Как говорил твой мудрец, ну тот, о брачной жизни?

— А, Кант! Он говорил, что в брачной жизни соединенная пара должна образовывать как бы единую моральную личность. А единой личности не нужна большая роскошная квартира...

Они занимали крошечную комнату в доме крестьянина Поликарпа Головных, промышлявшего извозом, — чуланчик с одним оконцем. И это оконце всегда было покрыто крепкими серебристыми узорами.

Еще никогда Валериан не ощущал такого подъема сил. Он в самом деле чувствовал себя счастливейшим человеком. Матери писал: «Дня не хватает. Если бы его увеличили в два раза, то и этого времени было бы мало. Хорошо, если бы сутки имели 72 часа!»

Нет, не самообразованием занимался он в это время. Весь Верхоленский уезд, все станки и села, по которым были разбросаны политические ссыльные, жили далекой войной на западе. И они с Паней — тоже.

Там еще в июне прошлого года русские войска оставили Галицию. Германское командование пыталось окружить их в Польше, но не сумело: русские вышли из-под охватывающих ударов австро-германских войск. Обе стороны, сильно обескровленные, прекратили боевые действия. Но враг все же углубился в пределы России. Какой-то переломный момент. И Валериан догадывался: ни та, ни другая сторона с силами так и не смогут уже собраться. Потери русских убитыми и ранеными каждый месяц доходят до сотен тысяч! Доверие к союзникам подорвано: они все так же стремятся воевать до последней капли крови русского солдата. Генерал-квартирмейстер штаба Западного фронта Лебедев сказал английскому представителю генералу Ноксу:

— История осудит Англию и Францию за то, что они месяцами таились, как зайцы в своих норах, свалив всю тяжесть на Россию.

И Франция, и Англия в своих резервных складах создали огромные запасы снарядов, пулеметов, пушек. А на запросы русских, у которых не хватает даже винтовок и патронов, отвечают: нечего дать. Они холодно предоставили Россию собственной судьбе. Тот же Нокс в интимном кругу говорил с откровенным цинизмом: «Русские — это наши жертвенные бараны. Они всегда берут на себя роль жертвенных баранов».

Куйбышев думает о своих братьях Николае и Анатолии. Где они? Николай — офицер, на фронте. Возможно, убит. Анатолий — инженер-электрик. Известий от него нет. Может, тоже погнали на фронт? Война, война... Проклятье человечества.

За спиной истекающих кровью народов идет так называемое дипломатическое зондирование возможности сепаратного мира между Россией и Германией. Немцы для этих целей использовали свою шпионку фрейлину русского двора Васильчикову, которую война застала в Австрии. Ей дали возможность пробраться в Россию, и она стала добиваться аудиенции у царя. Но обо всем пронюхала дотошная пресса, и Васильчикову пришлось выслать из Петрограда. Тогда брат царицы, принц Эрнст Гессенский, прислал ей письмо с предложением начать переговоры о мире.

Куйбышев был озабочен одним: донести до каждого политического ссыльного в Верхоленском уезде Иркутской губернии ленинский манифест ЦК партии большевиков «Война и российская социал-демократия»: о войнах справедливых и несправедливых, о лозунгах превращения империалистической войны в гражданскую и поражения царского правительства. Правительства воюющих государств вдруг превратились в «миролюбцев», они жаждут мира, «своего» мира, империалистического. Боятся, чтобы затеянная ими война в самом деле не превратилась в гражданскую.

Находясь в Тутурах, Валериан не терял связи с Петроградом. Несмотря на частые аресты, Петербургский комитет продолжал действовать: не так давно комитет принял решение поддержать забастовку Путиловского завода всеобщей городской стачкой. Бастовали десять тысяч человек. Хорошо! Там все идет своим чередом. Пора, пора туда.

А пока приходится воевать все с теми же ликвидаторами, эсерами и оборонцами, которых по недоразумению царский суд сослал в Иркутскую губернию.

Споры случаются жестокие. Ильич призвал к полному разрыву с потерпевшим крах II Интернационалом. Нужно создать новый, III Интернационал! И Куйбышев настойчиво объясняет товарищам необходимость подлинно революционного Интернационала.

Еще в прошлом году вместе с депутатами-большевиками Думы был арестован некто Розенфельд, он же Каменев, журналист. В бытность в Петрограде Валериан встречался с этим Каменевым на квартире у Петровского. Слонимцев называл его своим другом — «несмотря на идейные разногласия». Но, по-видимому, разногласия имели частный характер, так как Слонимцев прямо-таки захлебывался от восторга, рассказывая о Каменеве.

— Вы заметили: Лев Борисович как две капли воды похож на Николая Второго?

— Еще бы! Да не скажи вы, что это Каменев, его от царя-батюшки и отличить нельзя было бы: он ведь тоже