– Нет, – мягко поправил Влад. – Вы можете умереть. Сейчас или в любое время потом, по вашему желанию. И кстати, я бы хотел, чтобы первое решение вы приняли сейчас. Дело в том, что действие бусучьего яда вообще-то вовсе не временное, как вы, кажется, подумали. Он необратимо разрушает нервную систему. Даже при вашем генотипе. Но есть средство, обеспечивающее регенерацию. Мы разработали его, когда приручили бусук, и с тех пор оно имеется в каждом доме, где есть эти животные. Благодаря первым трем инъекциям вы вернулись в сознание. Чтобы полностью восстановить контроль над телом, нужно еще порядка дюжины инъекций на протяжении восьми-девяти недель. Но это средство довольно сложно в производстве и, соответственно, недешевое. И мне не хотелось бы тратить его впустую. Так что мне нужно ваше решение – хотите ли вы жить в нашем мире, зная, что – как и все мы – никогда не сможете его покинуть?

– Скажите уж прямо – если я откажусь работать на вас, то не получу лекарства!

– Кто не может заплатить, может просто попросить, – напомнил Влад. – Но и его, в свою очередь, могут попросить об ответной услуге. Которую он, разумеется, не обязан оказывать. Но неблагодарность – довольно-таки огорчительное качество...

– Ладно, ладно, я понял. Я согласен. Делайте эту вашу инъекцию.

– Чуть позже. И сделаю ее, собственно, не я. Пока можете поспать, а когда Лана вернется из леса, я пришлю ее к вам.

– Нет! Только не она! – воскликнул Кларк, не владея собой; образ разорванного горла Стивенсона вновь ярко встал перед его глазами. – Особенно когда я совсем беспомощен!

– А кто, по-вашему, ухаживал за вами все эти шесть недель? – удивился Влад. – Честно говоря, ни я, ни Лекс не любим возиться с больными, лекарствами и всем таким. Нас это раздражает. А вот у Ланки, наоборот, в придачу к песенным и кулинарным еще и медицинские наклонности. Она уже в шесть лет на хомках тренировалась. А сейчас она уже, в ваших терминах, вполне профессиональная медсестра. И вообще, Кларк, – Влад пристально посмотрел на землянина, – если вы собираетесь жить и работать на нашем хуторе, я бы очень просил вас избавиться от предрассудков относительно моей дочери. То, что произошло, – это просто несчастный случай, понятно? Как и у вас с Ахметом. Ему мы, кстати, уже объяснили, что вы свой. Он запомнил ваш запах и больше вас не тронет.

– Да, – убито пробормотал землянин. – Я, ээ, очень прошу не держать обиды. И сам ее не держу.

– Отлично, Кларк, – широко улыбнулся Влад. – Вы быстро учитесь.

Кларк не думал, что после всех этих новостей сможет заснуть, но, не имея после ухода хозяина других занятий, кроме созерцания корнеплодов на потолке, и впрямь вскоре соскользнул в сон. Проснулся он от звука своего имени, повторяемого высоким голоском.

Лана стояла у его кровати с пугающе большим шприцем в руке. За исключением этого медицинского приспособления, она выглядела точно так же, как в день их первой встречи – даже платье, кажется, было тем же самым, тщательно отстиранным от крови.

– Привет, Кларки! – улыбнулась она. – Рада, что ты очнулся. И что ты больше не сердишься, как сказал папа.

Кларк не нашелся, что на это ответить.

– Я... еще раз прошу прощения, – потупилась девочка. – Я посадила ему синие цветы. Как моей маме. Ты ведь не против?

– Мм... синие – это хорошо, – выдавил из себя Кларк.

– Папа сказал, что ты теперь будешь жить с нами и помогать Лушке с лушатами! Это здорово. Они такие забавные, когда маленькие. Зря дядя Лекс их не любит. Они, конечно, много какают, но им же нужно много есть, чтобы быстро расти.

«Вот счастье-то», – подумал Кларк.

Лана взяла его руку; он видел это, но ничего не почувствовал. Как не почувствовал и укола, когда игла вонзилась в вену. Это было дико – смотреть на собственную конечность и ничего не ощущать, словно укол делали в протез.

– Не чувствуешь, да? – Лана словно прочитала его мысли. – Ничего, уже скоро. Зато не больно! – попыталась подбодрить она его, выдергивая шприц. – Ахмет, кстати, тоже передает свои извинения.

– Он что – разумный? – проворчал Кларк.

– Ну почти. Бусуки очень умные. Все понимают, только говорить не умеют. Он никогда прежде человека не кусал. Это он от неожиданности.

– Знаю, – буркнул Кларк.

– Мы теперь все будем друзьями, – посулила девочка. – Ты, я и Ахмет.

– Конечно, – заставил себя сказать Кларк.

– Пойду тебе что-нибудь приготовлю. Я тебя все это время отваром поила, но ты ведь уже можешь жевать, да? Не волнуйся, – хихикнула она, – паучьих яиц больше не будет! Мне больше достанется. – Лана вновь широко улыбнулась. – Ну ладно, не скучай тут пока, я постараюсь быстро. – Она развернулась было к выходу, но тут же остановилась, озаренная новой мыслью. – Хотя, конечно, как ты можешь не скучать – лежишь тут, шевельнуться не можешь... А знаешь что? Давай я, как еду приготовлю, спою тебе свои песни?

– Это будет очень мило, – обреченно согласился Кларк.

– Вот здорово! Папа говорит, мне еще нужно много тренировать исполнительское мастерство. А как же его тренировать без слушателей?

– Конечно, – уныло подтвердил Кларк, понимая, что ни Влад, ни Лекс быть этими слушателями не желают.

Довольная Лана направилась к выходу, пританцовывая и что-то мурлыкая на ходу, но на полпути опять остановилась и обернулась.

– Только мои песни не по-английски, – сказала она извиняющимся тоном. – А ты же нашего языка не знаешь?

– Ничего, – заверил ее Кларк. – В песне главное звучание, а не смысл.

– Смысл тоже важен, – строго возразила девочка. – Но я тебе расскажу, о чем там.

– Конечно, – согласился он в очередной раз.

Лана протанцевала дальше к выходу, но уже в дверном проеме остановилась и оглянулась в третий раз:

– Да, Кларки, на всякий случай... какой твой любимый цвет?

Эльвира ВАШКЕВИЧ

КАТУШКА НИТОК

За окном – зима. Морозная, снежная. Деревья стоят сказочные, растопырив белые заиндевелые ветви, таинственно поблескивающие в желтом свете фонарей. Каждый фонарь пытается изобразить из себя солнце, и снежинки, как мошки,