Несколько секунд недоуменно молчу, и возмущенно шепчу:

— Ты, что, меня сейчас на уровень собаки поставил?

Тимур в стороне сжимает с тяжелым вздохом переносицу. И плакать резко расхотелось.

— Ну, вот какие с тобой разговоры? — Матвей смахивает слезу с моей щеки.

— Обалдеть, — шепчу я. — Я, короче, должна быть твоей собакой?

— Я не об этом, — открывает дверь передо мной, пропуская вперед.

В небольшом кабинете за Т-образным столом нас ждет Екатерина Севастьяновна. Полная низенькая женщина с усталым взглядом. Наш мировой судья.

Мы с Матвеем садимся друг напротив друга.

Для вида просматривает все документы, сдвинув очки на нос, затем собирает их и многозначительно постукивает краем стопки по столешнице.

— Документы-то в порядке, — говорит Екатерина Севастьяновна. — Тимур с ними никогда не лажает. Он у меня в любимчиках.

Тимур криво улыбается.

— Разводимся, милые? — Екатерина Севастьяновна переводит взгляд с меня на Матвея. — Может, кто в отказ? Может, кто потребует три месяца на примирение? Или, может, передумали?

Глава 38. Пошел ты

Я встаю. Стул громко и неприятно скрипит ножками о гладкий белый кафель.

— Так, — Екатерина Севостьяновна смотрит на меня из-под очков.

Матвей медленно выдыхает.

Козел.

Собака, значит?

А ничего, что собаки бывают злыми, агрессивными и очень упрямыми?

Я вскидываю руку в сторону Екатерины Севастьяновны, которая, впечатлившись моим резким и властным жестом, вручает мне стопку документов.

Я делю ее на три стопки поменьше, а затем рву на четыре части, зло и в дикой ярости вглядываясь в глаза Матвея.

Екатерина Севастьяновна подпирает лицо рукой, наблюдая за мной, и снимает очки.

Собираю клочки и швыряю их в лицо Матвея:

— Пошел ты.

И меня просто всю трясет.

— Ну, это однозначно штраф, дорогуша, — Екатерина Севастьяновна вздыхает.

— А он его и заплатит.

— Что ты творишь, Ада?

— У Лили сегодня психолог в три, — цежу я сквозь зубы. — Отвезешь и заберешь. Она сегодня на тебе. И я против того, чтобы твоя псина спала на ее кровати. И тебе не мешало бы ее вычесать, а то Лиля вся в шерсти ходит, а я эту сраную шерсть никак не могу убрать.

— Могу грумера хорошего посоветовать, — флегматично отзывается Екатерина Севастьяновна. — У меня два самоеда и хаски.

А после тянется к одному клочку и пишет на нем номер телефона:

— У нее очередь обычно, но скажете, что от меня, — поднимает на меня взгляд и мило улыбается, — там тетка моего в возрасте, глубоко замужем.

— Это еще к чему? — зло выдыхаю я.

— Так, для информации, — Екатерина Севастьяновна пожимает плечами.

— А еще завтра Лиле нужен доклад о дебильных грибах, деревьях и всей этой ерунде, которая в жизни никогда не пригодится! — повышаю я голос. — Сиди и рисуй с ней грибочки, мицелий и расписывай, как, мать вашу, крепка связь подосиновиков с осинами. Какая у них там любовь, но лишь до того момента пока кто-то не возьмет и не вырвет все с корнем! Но грибы-то у нас те еще уроды. Переползут к другим осинам! Или даже к березкам, да? Осины надоели со своими вопросами, да?

— Ада, — Матвей не спускает с меня взгляда, — выдыхай.

— Сам выдыхай, — бью кулаком по столу. — И у тебя самого, кстати, шерсть на пиджаке! Вычеши свою новую подружку!

А после разворачиваюсь и выхожу из кабинета, гневно встряхнув волосами. Если ему так нужен развод, то пусть попотеет и свою пятую точку сожмет.

— Вот же козлина.

Зло шагаю мимо других пар, которые ждут своей очереди на развод. Останавливаюсь, смотрю на них и сжимаю кулаки.

Кто молча сидит через несколько сидений друг от друга, кто-то разошелся в небольшом холле по разным углам и делают вид, что друг друга не знают. Обмениваются злыми презрительными взглядами.

А ведь, наверное, женились по любви и с великими надеждами на светлое, доброе и совместную старость, но сейчас столько неприязни, гнева друг к другу, что мне аж закричать на них хочется. И отхлестать по щекам.

Выдыхаю и топаю к лестнице, буркнув под нос:

— Дураки какие.

И сами мы с Матвеем тоже дураки. Он — упрямый дурак, а я — растерянная дура, которая ничего не понимает, но чует, что с мужиком ее что-то не так. Я не должна сейчас психовать и бежать, как обманутая жена. Я должна быть близким человеком.

И это пипец как сложно сейчас, потому что женская гордыня требует выбросить многолетний брак в мусорку, вскинуть подбородок и пойти дальше, но тогда смысл семьи?

Он ворвался за пуговицей в наш дом в черном безумии. В ярости и гневе. И этот гнев все еще в нем, и он отравит Матвея. И сейчас его лекарство — Лиля, которая, в отличие от меня, дошла своими подростковыми мозгами, что не надо дергать отца.

Вот она его понимает. Ей близок и понятен настрой “не трогайте меня, отстаньте от меня, но будьте рядом”.

Накинув на плечи теплое пальто, выхожу на крыльцо и звоню Лиле, которая сразу отвечает на звонок тихим и отрешенным голосом:

— Развелись?

— Я порвала бумажки и мне светит штраф, но пусть папа с этим разбирается, — выдыхаю пар изо рта. — И он тебя к психологу повезет, и после заберет. И ты сегодня с ним.

— Ладно, — попискивает Лиля, и я улавливаю в ее голосе испуганную надежду.

На глазах проступают слезы. Бедная моя девочка.

— И собаку вычешите, — строго говорю я, а сама закрываю глаза. — Ты в шерсти, папа в шерсти.

— Ладно, — еще тише отвечает Лиля и боится дышать.

— И не пускай собаку на кровать.

— Его зовут Барон.

— Не пускай Барона на кровать, — четко проговариваю я и смахиваю слезы с щек.

— Ладно, — шепчет Лиля.

— Все, целую, Ли.