годами изучают, потом тщательно соблюдают. Но ты же не представляешь никакое государство, ты просто человек, самый обычный человек. И обратись к человеку, мы все — дети Божьи, разве нет? Всю свою жизнь ты ломаешь установленные кем-то когда-то нелепые правила, таким порядком и живёшь.

— Стараясь, однако, не нарушать чьих-либо суверенных прав, — возразил автор.

— Ты ничьи права личности не нарушаешь, наоборот, выступаешь за их осуществление. Если исходить из правила, установленного поэтессой Риной Левинзон, — с прозвучавшей торжественностью в голосе заговорил Борис, — золотого правила, что ни один человек не может быть важнее другого человека, каждый вправе обратиться к любому за помощью и получить её. Обратись ко мне и расскажи, что знаешь, что беспокоит тебя много лет.

— Ты сказал. Я думаю. Взвешиваю. Итак, Борис, ты премьер-министр Японии?

— Да. Обращайся.

— Я обращаюсь, с Вашего позволения, господин Премьер-Министр.

Глядя прямо в глаза Борису Густову, автор стал произносить следующее:

«Глубокоуважаемый господин Премьер-Министр!

Позвольте мне почтительнейше приветствовать Вас и пожелать всяческого благополучия Вам лично, народу и всей великой стране, на благо которой Вы трудитесь.

Предварительно прошу Вас, господин Премьер-Министр, принять мои глубочайшие извинения за то, что осмелился обеспокоить Вас. Но я не смог найти иного решения.

Я дважды обращался по электронному адресу на кафедру современной русской литературы Хоккайдского университета. О существовании этой кафедры я узнал из российской телевизионной программы «Культура». Однако ответа или подтверждения, что моё электронное письмо принято в Саппоро, я не получил.

Вы, глубокоуважаемый господин Премьер-Министр, производите впечатление не только чрезвычайно активного и много читающего, широко образованного государственного деятеля, но и внутренне глубоко эмоционального и отзывчивого человека, способного и адекватно и энергично реагировать на возникающие ситуации, и содействовать из гуманных побуждений нуждающимся в помощи людям не только в своей стране. Поэтому надеюсь, что Вы по-человечески поймёте меня во вновь открывшихся мне необычных обстоятельствах, о которых я чувствую себя не вправе умолчать, и великодушно простите моё смелое обращение к Вам, даже если я в чём-то заблуждаюсь.

Разрешите представиться. В этой жизни я русский. Зовут меня Николай Пащенко. Я 1949 года рождения, по образованию инженер, живу и работаю в противоположной от Японии, западной области Азии, на Урале, в городе Екатеринбурге. Женат, у меня два взрослых сына и внуки. Однако я стал ощущать глубоко в себе и японские корни.

Круг моих интересов очень широк. Я всегда интересовался и техникой, и различными искусствами, и медициной, около двадцати лет изучаю новые российские психологические технологии. Они позволяют узнать нечто новое и неожиданное о самом себе. Кое-что я узнал и о моих ближайших родственниках. С помощью этих технологий мне удалось извлечь из подсознания и наблюдать своеобразные «видеозаписи», которые сберегла моя душа из предыдущего своего воплощения. Обдумывая эту информацию, я написал книгу — первую часть художественного романа, — которую и предлагал для ознакомления кафедре современной русской литературы Хоккайдского университета в Саппоро. О моей книге весьма благоприятно отозвался выдающийся нейрохирург, светило мировой величины, Владимир Петрович Сакович, работавший в нашем городе. Я подарил экземпляр книги вице-консулу США Уильяму А. Джеймсу, хорошо знающему русский язык и работавшему некоторое время в Екатеринбурге.

К сожалению, я не имею знакомого переводчика, который в точности перевёл бы на японский язык мой художественный текст.

Не берусь судить, почему мне не ответили с Хоккайдо. Вас я отважился побеспокоить потому, что испытываю моральный долг перед великой страной, в которой пребывала ныне моя душа в предыдущем своём воплощении. Сегодня она усиливает мою с Японией внутреннюю связь. Я ощущаю личный долг также перед родственниками японского армейского лётчика, о действительных обстоятельствах гибели которого они, вероятно, не знают, и он, спустя семьдесят лет, возможно, всё ещё остается для них без вести пропавшим. Я полагаю, что сегодня в Японии живет дочь погибшего лётчика, которая в последний год его жизни была ещё в младенческом возрасте, а теперь у неё тоже взрослые дети и, предполагаю, есть внуки и, возможно, правнуки.

Я убеждён, что Вы, господин Премьер-Министр, глубоко понимаете, что страшный огонь Второй Мировой войны до сих пор обжигает многие человеческие сердца.

Возможно, что о действительных обстоятельствах гибели японского воина знаю только я, поскольку, неожиданно для самого себя, смог получить из собственного подсознания то, что видел в последние секунды жизни этот погибший военный лётчик. Мне потребовалось значительное время, чтобы понять, где, когда и с кем это, увиденное мной, произошло. Неоднократно перепроверять, сравнивать с материалами, которые я стал разыскивать специально. Их практически не было в советское время. К сожалению, доступных мне информационных материалов о войне на Тихом океане даже в современной России не так уж много. И в них содержатся сведения преимущественно общего характера, изредка приводятся отдельные яркие боевые эпизоды, а не подробные хроники многолетних действий конкретных воинских частей и соединений, не всеобъемлющие биографические факты из жизни множеств отдельных воинов и, в их числе, моего героя.

Тем не менее, углубление в работу по изучению переводных справочных материалов о тех давно отшумевших военных годах неоднократно подтверждало мне реалистичность «видеоматериалов», запечатлённых моей душой и воспринятых мной задолго до нахождения объясняющих материалов. Поэтому постепенно я стал воспринимать получаемую информацию как вполне объективные, достоверные факты. Пришлось узнать, что в моём подсознании они существовали в скрытой форме со времени жизни моего героя, пока я не научился обнаруживать в душе или информационном поле и особым способом «просматривать» их, наблюдать и исследовать. Их осмысление вызвало во мне вначале глубокий эмоциональный, а затем и практический отклик. Я не смог об этом не рассказать.

Но истолкование увиденной в душе информации сопряжено со сложностью анализа при остром дефиците архивных данных. Трудно понять истинное значение когда-то увиденных глазами другого человека картин окружавшей его жизни, если опыт моей жизни не содержит ничего подобного опыту давно ушедшего человека, принадлежавшего, к тому же, к иной нации и незнакомому мне обществу, даже если бы я долго его изучал. В моём осмыслении личных впечатлений ставшего мне известным героя очень возможны ошибки, а возникающие по ходу анализа эмоции способны внести дополнительные погрешности и искажения в результаты осмысления увиденного. Кроме того, если любой из нас способен изложить автобиографию целиком, то сведения о жизни моего предшественника по душе возможно получить в форме лишь отдельных и кратких по времени эпизодов, а не в виде непрерывной хроники от начала осознания человеком себя до его смерти.

Я живу и работаю