— Поверка! Опять поверка!

Сёдзо мигом выскочил наружу. Но прежде он не столько из осторожности, а скорее как-то машинально изорвал листовку в клочки и бросил в яму.

На переднем дворе собрались тридцать шесть рядовых.

У главных ворот — четырехугольная башня, за ней — помещение командира отряда, помещение для унтер-офицеров, на другой стороне двора — столовая и казарма... На площади, окруженной постройками с кухней посредине, солдаты два часа назад уже собирались на обычную утреннюю поверку.

Сейчас они выстроились в две шеренги. Перед первой шеренгой лицом к строю стоит дежурный офицер — подпоручик Хаяси. На нем красная полосатая лента, перетянутая через правое плечо. На зеленовато-сером фоне солдатских мундиров она выделяется ярким пятном. В общем кажется: все идет обычным порядком. Однако солдаты, тайком ознакомившиеся с содержанием листовок, догадываются, почему их собрали на повторную поверку. Настороженные, притихшие, они выглядят еще мрачнее, чем утром.

Перекличка по порядку номеров не производилась. Не было и повторного чтения пяти параграфов «императорского военного указа». Лишь еще раз проделали заключительную торжественную церемонию.

— Поклон в сторону дворца его императорского величества! — скомандовал жиденьким голоском молодой подпоручик.

Солдаты повернулись лицом на восток. «Низкий... поклон!»

И подпоручик, и солдаты разом сняли головные уборы и поклонились кухонной трубе, торчавшей на восточной стороне площади. В это время из помещения, примыкающего к квадратной башне, вышел капитан Дои, сопровождаемый фельдфебелем Уэда. Локтем он слегка прижимал к левому боку эфес сабли; он в рыжих кожаных сапогах, и со стороны кажется, что он по самые бедра погрузился в эти сапоги. Подпоручик подал команду:

— Смирно! Равнение напра...во!

Он стремительно вскинул ладонь, которая по сравнению с лицом казалась почти белой, словно кисть руки была на какой-то светлой подкладке. Тридцать шесть черных, загорелых лиц разом повернулись вправо.

Капитан Дои чудовищно растолстел. Его пухлое багров вое лицо лоснилось, и ниспадавшая на грудь холеная борода так и отливала глянцем.

Может быть, все лакомые, сытные блюда, приготовляемые Чэном, шли на пользу лишь лицу и усам капитана, а мозг не получал питания, достаточного для выполнения его функций? Судя по тому, что он все больше тупел, это было вполне возможно. Капитану не хотелось думать о теперешнем незавидном положении на фронте и обо всем, что с ним связано. Думать для него вообще было делом обременительным. Да если бы он и попытался размышлять, то все равно ничего бы не понял. Капитану казалось невероятным и непостижимым то, что японская армия, одержавшая победы в японо-китайской и японо-русской войнах и не знавшая до сих пор поражений, теперь оказалась под ударом. Но, поскольку его пока не тревожили и никуда не собирались переводить, он решил не терзать себя преждевременными заботами. Пока лучше всего по-прежнему объедаться вкусными блюдами, которые так мастерски готовил Чэн, поигрывать саблей или же попросту храпеть и днем и ночью. Партизанская музыка, по-видимому, не мешала ему крепко спать. Не особенно расстроили капитана и листовки. Однако по настоянию фельдфебеля ему пришлось обратиться к солдатам с подобающей речью. Нужно было наставить их на путь истинный. Командир отряда, как правило, не присутствовал на обычных утренних и вечерних поверках. Поэтому его появление должно было поразить солдат, да и для него самого это было событием непредвиденным и чрезвычайным. Капитана больше всего беспокоила предстоящая речь: что и как он должен сказать солдатам? Поэтому вид у него был весьма озабоченный, и все думали, что он в дурном настроении.

Однако едва капитан открыл рот и пошевелил губами, похожими на ломтик сырой кеты, прилипший к глянцевитой, черной бороде,— как сразу полилась поистине вдохновенная речь:

— Августейшая мощь его императорского величества широко признается во всех уголках сферы совместного процветания Восточной Азии.  Нельзя сомневаться в славных ратных подвигах доблестной императорской армии и ее окончательной победе. Такие вещи и незначительные происшествия, как возня партизан, не заслуживают внимания. Вы все должны еще больше воспрянуть духом. Я кончил.

Если бы он присутствовал на первой поверке, то речь оказалась бы куда длиннее, а сейчас она была краткой. Закончив ее, капитан возвратился к себе уже не таким хмурым. Он считал, что речь получилась блестящей, и был доволен собой. Он удалился в сопровождении старшего унтер-офицера Нэмото.

Место капитана немедленно занял фельдфебель Уэда. По выражению его лица солдаты сразу поняли, что речь капитана была лишь прологом, а сама пьеса начнется только сейчас. И в самом деле, перед ними был уже не тот Уэда, каким он был вчера, когда никаких листовок еще не было обнаружено. Фельдфебель Уэда отказался теперь от своей прежней политики замалчивания. Он полагал, что при таких обстоятельствах интерес солдат к партизанским листовкам надо парализовать не замалчиванием фактов, а преданием их гласности. Надо воспользоваться этим случаем не только для того, чтобы уберечь солдат от разлагающего влияния партизан, но и для того, чтобы поднять в них боевой дух и разжечь лютую ненависть к врагу. Отныне он решил придерживаться такой тактики.

Выступая после капитана, фельдфебель Уэда с присущей ему хитростью не сразу заговорил о сегодняшнем происшествии. Он умышленно начал с того, чего солдаты меньше всего ожидали, он заговорил о начавшейся в апреле этого года операции по выходу из окружения на материке.

— ...Всем вам известно, что эта грандиозная операция, которую впервые сумели осуществить сухопутные войска нашей Великой империи, завершилась блестящей победой и принесла нам замечательный военный успех. Поэтому сегодня я коснусь лишь того, как протекала эта операция. Четыре дивизии действующей в Северном Китае двенадцатой армии форсировали Хуанхэ и, переправившись с северного берега на южный, разгромили чунцинские части первого и пятого боевых участков и, преследуя бегущего противника, захватили Лоян. Далее, восемь дивизий одиннадцатой армии, начавшие в последней декаде мая операции с восточного берега озера Дунтинху, в июне уже заняли Чанша, а крупные части чунцинских войск, оборонявшие Хэнъян, лежащий в южном направлении, не устояли перед ожесточенными атаками наших войск и вынуждены были капитулировать. Мы побеждали в каждом сражении и захватывали все пункты, которые атаковали. В итоге этих побед наши войска соединились с выступившей из Гуандуна двадцать третьей армией и уже вступили в пределы провинции Гуаней. Благодаря этому города Гуйлинь и Лючжоу теперь все равно что в наших руках. И то, что в последнее время здесь больше не показываются вражеские самолеты, свидетельствует о том, что их аэродромы блокированы и находятся в опасном положении.

Когда фельдфебелю Уэда приходилось