Шрифт:
Закладка:
Смена тактики не сопровождалась изменением идей. Гувер и его сотрудники сохраняли патернализм и снисходительность, столь заметные во время дискуссии о военном вмешательстве. Они повторяли мысль о том, что русские не способны защищать свои интересы. Один ученый, например, призвал к «моральной опеке» над Россией, эта тема также затрагивалась в различных газетных статьях [Dennis 1922: 289][200]. Также из предыдущего эпизода помощи голодающим поколением ранее Гувер и его сотрудники переняли представление о том, что национальный характер России объясняет ее экономические проблемы. В период голода 1921–1923 годов нашлось и новое применение знакомым представлениям о чертах русского характера. Характер объяснял экономические трудности, но он также предлагал решение проблемы отсталости русских. Некоторые наблюдатели в АРА начали соизмерять текущие страдания с будущими возможностями, часто отдавая предпочтение последним. Они рассматривали национальный характер как препятствие, которое необходимо преодолеть, а не как постоянное ограничение потенциала России. В 1890-х годах только марксисты, такие как Гурвич, придерживались этой точки зрения. Но после Первой мировой войны многие эксперты по России, мало знакомые с Марксом и еще меньше симпатизирующие большевиками, предположили, что характер не препятствует экономическому развитию России. Герберт Гувер, напротив, был категорически против такого рода взглядов.
Противоположное видение будущего России повлияло на дискуссии о стратегии АРА. Те, кто был заинтересован в преодолении отсталости России, надеялись, что американская помощь будет способствовать экономическому восстановлению и даже индустриализации России. Гувер, напротив, настаивал на том, что единственной целью деятельности АРА должна быть чрезвычайная помощь в условиях голода. Конфликт между сторонниками оказания чрезвычайной помощи и сторонниками реконструкции затронул все аспекты деятельности АРА. Советские лидеры, заинтересованные в быстрой индустриализации, считали американскую помощь скупой и бесполезной; многие чиновники среднего звена склонялись к этой же точке зрения. Однако для Гувера приоритеты большевиков стали еще одним доказательством (как будто таковое было необходимо) их вероломства. Обе стороны использовали в этих дебатах схожие представления о национальном характере, но они расходились во взглядах на то, как особенности русских повлияли на модернизацию в России. В американских дискуссиях по поводу России, по иронии судьбы, стали уделять внимание экономическим возможностям страны в момент ее крайней слабости.
Нарастающая нехватка продовольствия зимой 1921 года была лишь самым серьезным признаком широко распространенного экономического кризиса в Советском Союзе. Семь лет войны – Первая мировая война, за которой последовала Гражданская война, – разрушили все аспекты экономической жизни России. Даже без войны сельскохозяйственный сектор вряд ли был бы устойчивым. Со времени крупного голода 1891–1892 годов небольшие продовольственные кризисы происходили в 1897, 1901, 1906, 1911 и 1914 годах [Kahan 1968]. Сельская Россия, страдающая от низкой производительности, разрозненных транспортных сетей и дискриминационной политики правительства, сталкивалась с постоянными угрозами. Когда большевики пришли к власти, официальная политика создала еще больше проблем. Воспитанный в ортодоксальной марксистской традиции, которая рассматривала крестьян как устаревшие пережитки докапиталистического порядка, Ленин и ведущие большевики в политическом смысле не принесли много пользы крестьянству. Однако политические оппортунисты, такие как Ленин, быстро перестроили (или стали игнорировать) марксистские постулаты в попытке привлечь крестьян к делу большевизма. Неудивительно, что большевистская тактика больше фокусировалась на том, что крестьяне могли предложить централизованному государству (а именно продовольствие), а не наоборот. Поэтому вскоре после прихода к власти советские лидеры ввели политику, названную военным коммунизмом, в рамках которой они утверждали контроль над всеми аспектами экономической жизни, включая все продовольственные товары. В ответ русские в деревнях сокращали посевные площади или скрывали посевы, что привело к дальнейшему сокращению поставок продовольствия. Советские планы в отношении продовольствия – в первую очередь накормить привилегированные группы, такие как солдаты и городские рабочие, – мало что оставляли для тех, кто его создавал. Действительно, к концу 1920 года уровень потребления продовольствия в городах фактически превысил уровень потребления в регионах, производящих продовольствие[201]. Даже петроградские моряки, некогда убежденные сторонники социалистического режима, восстали против политических и экономических условий. В начале 1921 года группа на военно-морской базе Кронштадт в Финском заливе заявила о своем несогласии с правлением большевиков и военным коммунизмом. Восстание было жестоко подавлено [Эврич 2007].
Весной 1921 года к признакам неурожая присоединились новости о политических волнениях, что заставило советских лидеров рассмотреть широкий спектр ответных мер. Объявив о завершении периода военного коммунизма, Политбюро в марте того же года провозгласило новую экономическую политику (НЭП). Вместо того чтобы контролировать все аспекты экономики, как это было при военном коммунизме, правительство при НЭПе контролировало только «командные высоты» – крупные промышленные и финансовые концерны. Более мелкие предприятия, особенно в сельскохозяйственном секторе, могли теперь участвовать в относительно открытом рынке. Провал тотальных реквизиций зерна привел к созданию рынков для сельскохозяйственных и других товаров. Экономические вожжи оставались ослабленными на протяжении большей части данного десятилетия [Карр 1990; Patenaude 1987][202].
Другие директивы Политбюро непосредственно касались насущной проблемы нехватки продовольствия. Ленин предложил использовать армию для преодоления надвигающегося кризиса. Призвав на военную службу до миллиона человек из пострадавших регионов, он надеялся уменьшить численность нуждающегося населения, обеспечив призывников более надежным источником продовольствия: пайками Красной армии. Что еще важнее, увеличенная армия могла бы помочь увеличить сбор зерна за счет усиления принуждения [Ленин 1924–1980, 36: 275–276][203].
Члены Политбюро искали решения и за рубежом. Из-за скудных валютных резервов они разрешили импорт зерна[204]. Они также начали поиск иностранной помощи. В ответ на предложение писателя Максима Горького Политбюро создало комитет помощи, в который вошел ряд беспартийных деятелей культуры, таких как экономист А. В. Чаянов и театральный режиссер К. С. Станиславский. Комитет немедленно обратился «ко всем честным людям Европы и Америки» за помощью. Но как только эта задача была выполнена, Политбюро распустило комитет в рамках нового раунда атак на нелояльных интеллектуалов[205].
Герберт Гувер без промедления откликнулся на призыв этого недолговечного комитета. В его ответе Горькому подчеркивался «чисто добровольный и неофициальный» характер АРА – крайне неискренне, учитывая пост, который занимал Гувер, и тот факт, что после 1921 года АРА получала более 40 % доходов из правительственных источников[206]. Почему Гувер поддержал помощь голодающим в России? Конечно, не из политических симпатий. Возможно, это решение его вынудило принять положение на американском сельскохозяйственном рынке: из-за низких цен во время послевоенной сельскохозяйственной депрессии фермеры стали сжигать кукурузу. На протяжении всей программы помощи голодающим Гувер настаивал на поставках только американского зерна; он отвергал многочисленные попытки использовать средства АРА для закупки зерна в России или Европе. Эта строгая политика, по-видимому, возымела желаемый эффект, поскольку закупки АРА помогли повысить цены на американскую кукурузу[207].
Переговоры между АРА и «советскими властями» (Гувер отказался называть их правительством) начались в Риге в августе 1921 года. Переговоры продвигались медленно
