— Я сзади тебя, дурень, — говорю.

Как будто он понимает слова «сзади», «спереди»… В этой голове еще ничего не загружено, кроме самых примитивных программ. Пусто! Может, по причине этой пустоты он и способен воспринимать телепатические сигналы. Может, люди изначально владеют этой способностью, но постепенно теряют, перегружая ум лишними знаниями.

— Мася, ты где, иди сюда, я новую игру придумала!

— Сплю.

— Мася, ко мне!

На кухне зевнуло, потянулось и звучно плюхнулось со стула на пол. Кот это или пельмень недолепленный? Вот он вплыл, весь текучий, встал в дверях. Павлин павлином. Фонтаном рыжим плавно поводит — туда-сюда…

— Ты про мальчишку? Да ну его. Ничего нельзя — ни царапнуть, ни куснуть. Как играть-то с ним? Чуть пикнет — по попе схлопочешь.

— Глянь, чего он умеет. — И заорала парню: — Хвост!

Пустоголовый медленно-медленно, всем телом, обернулся. Смотрит прямо на меня изменившимся, затуманенным взглядом. Так, наверное, из озерных глубин глядят большие рыбы.

Хвост

Вдруг из ниоткуда появилась Ёшка, черная на светлом. Она смотрела внутрь меня и была другая, чем всегда. Я ее понимал в голове. Мир вокруг тоже стал другим, и его я понял сразу весь, целиком. Вот мой папа, мамы рядом нет, она купается, в ванной шумит вода, паровозик говорит дрын-дрын, Мася мягкий.

Ёшка начала ловить свой хвост и кувыркаться. Я потянулся к ней, и вдруг у меня изо рта выпрыгнуло:

— Кошка.

— Маша, он сказал «кош»! — завопил папа и побежал биться в дверь ванной комнаты. — Его первое слово — «кошка»!

Виктор

Маша изменилась, когда родился сын. Она как будто вся перетекла в него, стала говорить на его языке, жить его интересами. Они были вдвоем, один в другом, замкнуты друг на друге. А я с краю. С краю их мира-моря, моря взаимной любви. Я просто помогал им, как мог, и старался не обижаться. Очень старался…

Даже взгляда теплого не дождешься, всю нежность она отдает Хвосту. Я как будто перестал для нее существовать. Замечает меня вскользь, только если нужна подмога. Кто бы нам курочку сварганил… А вот тут кто-то ходит в соседней комнате, ну-ка попросим его, он не откажет.

И «кто-то» послушно топает за курочкой, потом два часа колдует над ней — жарит, тушит, томит в духовке.

Думаете, дождется он награды, услышит что-нибудь вроде: «М-м, как вкусно, не отличишь от кролика»? Или: «Ты лучший повар в нашем королевстве». Разве что вежливое «Скажем папочке спасибо».

Да что слова, мне бы и доброго взгляда хватило. Маша, ты еще Наша?

Мася

Хозяин третий час ходит по комнате как заводной, спотыкаясь о стулья и раскиданные игрушки. Повесть, которую он пишет, зависла, мысль не шла, сюжет застрял, как колесо в яме, измученный автор бился в железную стену, за которой скрывалось продолжение. Его конь весь в пене, шлем дал трещину, и некому, некому приклеить пластырь на разбитый лоб, подставить плечо, подать идею и просто выслушать. Жена — бывший соратник по таким битвам — занята другим.

Мы с Ёшкой сидим на подоконнике за тюлевой занавеской и с опаской поглядываем на блестящую от пота вороную громаду с копытами. Конь рос, пока не занял комнату целиком. Альбомы и книжки, еле втиснутые и выпирающие с полок, впились ему в ребра. Железная стена уже казалась почти бумажной, последнее усилие — и треснет, а за ней откроется вид на следующую главу, в красках и с подробностями.

— Па-бам, па-бам!

Нет, это не помощь подоспела, это Мишка-Хвост лупит паровозиком в дверь Витиной комнаты. Слышно, как отвалилось и покатилось по линолеуму несчастное правое переднее колесо, не раз уже чиненное.

Конь потерял плотность, растаял в воздухе. Витя-витязь стоял с пустыми руками, без меча и без лат. Взгляд взъерошенный, гневный. Стена обрадовалась и враз покрылась броней. Все, момент упущен. Прорыва не получилось.

Витязь рухнул на стул и уставился на пустой экран компьютера с жалкой надписью сверху: «Глава третья».

— Вить, прости, можешь с ним побыть, а? — Машин голос из-за двери, жалобный и виноватый. — Мне надо сбегать постричься. Час, не больше, честно! Я зато мороженого принесу.

Виктор молчал, кусая губы, чтобы не произнести того, что рвалось из горла: НЕТ, НЕ МОГУ!!!! ТЫ УБИЛА МНЕ ДЕНЬ РАБОТЫ!!!

Не спеши, хозяин, не спеши, вдох-выдох, дай воину остыть, дай развеяться жару битвы.

— Да, могу, — наконец вытолкнул он в воздух нужные слова и открыл дверь.

Можно расслабиться. Мы соскочили с подоконника и побежали гонять колесо по коридору.

Ёшка

— Ну чего тебе надо, чего? — Борода тряс Хвоста — «баюкал». Довольно экстремально, на мой взгляд. Парень не унимался, кричал букву «А» на максимальной громкости. — Скорей бы уж говорить научился, — ворчал хмурый папаша, — а то, кроме мамы, тебя никто понять не может.

Я бы так не сказала. Кроме тебя, его все понимают. Другой вопрос, что мы с рыжим не станем потакать его прихотям по первому писку. С чего бы, он нас даже не кормит. Колесо ему, видите ли, отдай. Масе оно нужнее. Ему необходимо хоть немного скакать и бегать, а то бока уже шире морды, а морда в двери не пролазит.

Мася рассуждает так: смысл не в самой игре, а в том, чтобы люди отвлеклись от своих дел, высунулись из плотного кокона мыслей, который окружает каждого, и обратили на тебя внимание.

— Красоту она, видите ли, побежала наводить. Интересно, для кого, — ворчал Борода.

Вот кто застрял в своем коконе прочно, зациклился на идее, что Маша его разлюбила. А ведь во всем остальном он очень мудрый, Борода-то. Для кого, действительно, красоту наводить? Она же дома безвылазно сидит. Так, может, для тебя, голова два уха?

Он как будто в тумане плутает, а я не могу подсказать, где выход, — он не слышит подсказок. У меня даже шкура на спине задергалась от беспомощности. Лучше про это не думать, лучше на рыжего смотреть.

А ведь и впрямь наблюдать за ним обхохочешься. Мася вошел в роль по самые пятки. Колесо паровоза — это неизвестный доселе мелкий грызун, а по сути, межгалактический шпион. Он прибыл на Землю, чтобы собрать информацию о жизни обитателей одной малогабаритной квартиры на втором этаже, и, если его не остановить, нашему семейству крышка. Нас захватят инопланетяне. Прямо в собственном доме. И посадят в клетки, чтобы сделать прививки. А потом постепенно завладеют всей планетой.

Мир в опасности! Мася, я иду на помощь!

Ну все, кажется, Пустоголовый хохочет.

А Борода — нет, представляете?

Маша

Так странно одной по улице идти. Отвыкла без коляски! А тут нате вам, роскошная барышня в прическе оттенка «морозный каштан»! С мелированием. И теперь мы с Ёшкой очень похожи по раскраске. Вообще-то мне нравится цвет «спелый баклажан», но название, гхм… Баклажан на голове — как-то малоэстетично.

Такая звонкая, морозная, шагаю, каблуками по асфальту отстукиваю, как на машинке. У меня в юности была динозавроподобная пишущая машинка «Москва-8», с металлическим ободком вокруг клавиш. От этого ободка на подушечках пальцев набивались водянки — как от гитарных струн, когда учишься играть. А я в такое время жила, когда поэты Серебряного века были под запретом, и на этой зверской машинке я перепечатывала полюбившиеся стихи Мандельштама, Тарковского, Цветаевой, Гумилева, сшивала в сборники.

С утра я тебя дожидался вчера.

Они догадались, что ты не придешь.

Ты помнишь, какая погода была?

Как в праздник! И я выходил без пальто.

Сегодня пришла, и устроили нам

Какой-то особенно пасмурный день,

И дождь, и особенно поздний час,

И капли бегут по холодным ветвям.

Ни словом унять, ни платком утереть…