окна, прикрытые от прямых лучей солнца резными ставнями, он подсел вплотную к гостям. Заговорил очень выразительно, обращаясь к сановитому племяннику, но не сводя трусливо-тоскливых глаз с домуллы. Тихий, трудолюбивый ремесленник, Шо Мансур, видимо, любил покой и боялся кого-то и чего-то. Он никак не мог начать сразу с того, что так интересовало, оказывается, приезжих, и повел рассказ издалека и иносказательно.

— Мой почтенный племянник, вас неспроста нарекли в младенчестве Мирза Джалал, то есть принц Джалал. Вы не простой кожевник, чья доля мять кожи, ибо ваша матушка взята вашим отцом, моим братом, — мир их душам — не из простой семьи, а из волшебного рода огненных пери. Из тех самых, которые в ночь на пятницу слетаются на наш плоский камень мугов, где мы отбиваем кожу. Там ни один наш мерген, охотящийся в окрестностях на кекликов, не дерзает проходить близко от камня после заката. Огненные пери — отличные наездницы, летают на крылатых конях золотой масти. И ваша маменька посещала тот камень.

— Мир и покой над матушкой, и перейдем к сути, — нетерпеливо оборвал горца Мирза Джалал. Он остался очень недоволен разговорами о пери.

Горец снова засуетился. Еще тише он пробормотал:

— Вы, мудрый мой племянник, постигший тайны познания мира существующего и таинственного, сами понимаете, что наш солнечный Афтобруи привлекает на плоский камень самых прекрасных пери…

— И к вам в Афтобруи приехала одна такая пери? Вчера? Вечером? Когда стемнело? И вы ее видели? Где она? Где она сейчас? Где люди, которые ее привезли? Что с ней?

Зажмурив глаза, кожевник вздрагивал при каждом вопросе, но молчал. После долгой паузы Мирза Джалал заговорил:

— Я ваш гость, дядя Шо Мансур.

— И мы не хотим быть назойливыми, — вмешался Ишикоч. — Но неужто в Афтобруи такие дикие нравы? Неужто юных прекрасных девушек по-прежнему приносят наравне с баранами в дар ишанам?

— Я не знаю про ишана, — сдавленно произнес Шо Мансур.

Он выглядел совсем несчастным.

— А про Кумырбека вы знаете?

— Нет.

Он сказал это «нет» таким тоном, что сразу же сделалось ясно, что Кумырбека он прекрасно знает.

— Что ж, — заметил домулла, — остается выяснить, здесь ли, в Афтобруи, Кумырбек и его банда? И где они прячут девушку? Или их уже нет? Что, товарищ Мирза Джалал, на сей счет скажут ваши игральные карты? Или уважаемый Шо Мансур просветит нас сам на сей счет?

— Заступитесь, племянник! Скажите ему, — ужаснулся Шо Мансур, — скажите этому человеку, кто я такой. Увы, я темный, уязвленный жизненными несчастьями бедняк. Для женитьбы мне не хватало денег, что я выручал за кожи. Я имел один-единственный танап поля и каждый год засевал его красной свеклой. Осенью я загружал взятую у бая арбу бураками и вез за десять ташей в Самарканд. Поселялся в холодной кладовке одного медника. Запекал бураки в золе очага, шел на обочину Афрасиабской дороги и кричал: «Кому сладкой свеклы? Кушайте сладкую свеклу!» На гроши покупал лепешку и ел, запивая кипяточком без заварки. А деньги копил на калым за невесту. Вот и все мое знакомство с просвещенными самаркандцами.

— Мой дядя Шо Мансур очень уважаемый, но неученый. Что с него спрашивать? — с какой-то тоской сказал Мирза Джалал.

— И очень умело тянет время, — пробормотал Ишикоч в отчаянии. — Его неученость, вернее трусость, боком нам выйдет.

Весь горя нетерпением, он надел свои кожаные кавуши на мягкие ичиги и, ни слова не говоря, исчез.

Вынув из планшета карту области, домулла долго разглядывал горные районы. Наконец он сказал:

— Зачем они увезли девушку? Почему она им понадобилась сейчас? Конечно, они ее не тронут. Она в безопасности.

— Я тоже так думаю, — согласился Мирза Джалал.

— Они составляют сейчас миф, легенду. Им нужна эта девушка. Дочь бухарского эмира, невинная, непорочная — жертва жестоких большевиков. Затея хитроумная, но наивная. Чем тащить такую принцессу через Памир, Гиндукуш, за тридевять земель, черт знает по каким оврингам, перевалам, буеракам, запросто могли подыскать подходящую девушку у себя в европах, надрессировать и выпустить на арену. Нет, Сеид Алимхан — хитроумный тип.

— Он хочет заполучить настоящую дочь. Сеид Алимхан растерял в революцию своих потомков, а он, как все мангыты, чадолюбив, — заметил Мирза Джалал, — а нам надо, — он встал и подошел к окну, — нам надо вон туда.

И он движением головы показал на зеленое пятно садов и виноградников Пенджикента, расплеснувшееся за Зарафшаном по склонам красных гор по ту сторону долины. Домулла подошел и с восхищением смотрел на великолепный вид.

— А Моника действительно дочь эмира, — заметил он. — Но таких дочерей, я полагаю, у него наберется целый институт благородных девиц.

— Сеид Алимхан хочет, чтобы все считали Монику его дочерью.

— Что ж, вы правы. Нам надо туда и поскорее. — И домулла снова посмотрел на Пенджикент, казавшийся отсюда сказочным городом.

— Видно, наш Турабджан Рыболов замешкался, застрял на переправе. Комендант не подает и признаков жизни. Так, пожалуй, мы и провороним ее высочество.

Его уже перестал интересовать живописный вид. Весь он напрягся, весь рвался вперед, к действию. Он круто повернулся к собеседнику и сказал:

— Седлать так седлать.

Но никто не пошел седлать. Мирза Джалал не двинулся с места и все так же задумчиво любовался горами. Хозяин михманханы куда-то запропастился.

Вошел Шо Мансур и принес с собой все для дастархана и в таком изобилии, что угощения хватило бы и на двадцать гостей. Домулла застонал и схватился за голову, но хозяин извинился.

— Ваш слуга говорит, что вы проголодались и что силы ваши иссякли от лишений и дурной пищи в дороге.

— О боже! Ишикоч мне не слуга, но… он в своем репертуаре.

— Нельзя покинуть дом без плова. Обида! — настаивал Шо Мансур. — И куда вы спешите? Не отпущу. И лошади ваши еле на ногах стоят. И покормить их надо. И вы устали. Вы не можете переправиться через Зарафшан. После полудня вода прибывает. Воды уже по брюхо коню. А пока вы съедете вниз, и до седла дойдет. Нет, через Зарафшан переправляются утром. Тогда воды мало. Женщина пойдет вброд и даже вышивки на своих «лозими» не замочит.

Они действительно устали. Кони действительно вымотались… Да и переправа через ледяной Зарафшан просто была опасной. А плов и все прочее в доме Шо Мансура готовили на славу.

И они остались.

— Пока наш «Боже правый» не придет, все равно ничего не решим, — заметил домулла.

Микаил-ага сам себя успокаивал, но досада на задержку все росла. Он нетерпеливо поглядывал на дверь и почти не слушал тихий спор, который вели хозяин и Мирза