извлекал из шелкового мешочка две арабские игральные кости и, встряхнув их на ладони, бросал перед собой. Мирза Джалал очень переживал, когда выпадало «два» или «три». Облегченно вздыхал при цифрах «десять», «одиннадцать» и просто ликовал, если выходило «двенадцать».

И сейчас Мирза Джалал Файзов возликовал, выбросив на дастархан дюжину. Он даже схватил домуллу за руку и воскликнул:

— Все идет хорошо! Говорил я: Афтобруи — хорошее место.

Он вскинул свою живописную голову в огромной белой чалме и преисполнился важности и достоинства, чем поверг в трепет Мансура — хозяина михманханы, маленького вертлявого бородача, увивавшегося с утра вокруг гостей. Тот искренне преклонялся перед столь важным, столь умным и хорошо одетым своим городским племянником, ученым мужем Мирза Джалалом Файзовым. Шо Мансур чармсоз — кожемяка, хоть и считался в кишлаке Афтобруи чуть ли не богатеем, потому что владел мастерством выделывать кожи, не знал грамоты, вечно робел, ходил, забавно подпрыгивая, в латаных-перелатанных бязевых штанах, подпоясывался сатиновым бельбагом. Он верил каждому слову племянника-горожанина и, едва тот заговаривал, вскакивал и стоял, почтительно прижав к животу загрубевшие, растрескавшиеся от дубильных специй в изнурительном труде руки.

Гостям он несказанно обрадовался. Редко кто ездит по оврингам Афтобруи и еще реже по заглядывает в чистенькую, обмазанную светло-серым алебастром михманхану Шо Мансура.

Довольный хорошей приметой, Мирза Джалал поучал хозяина:

— Невежды слепо верит в знамения. Сколько больших, важных дел не совершается из-за единицы или двойки на игральных костяшках. А сколько людей страдают от приступа сердечной боли из-за переползшего тропинку жука или при виде черной кошки, мяукающей на дувале. И такая ерунда решает порой судьбы людей.

Хозяин завертелся, словно на сковородке. Он краснел и бледнел. Глаза его бегали по сторонам.

— Да, да! Вроде пятнистого теленочка, — ввернул Ишикоч. — Боже правый. Из-за такой чепухи-ерунды мы опоздали. И, боже правый, что еще с девушкой теперь будет из-за теленочка с пятнистой шкурой.

Он весь осунулся. На него было страшно смотреть. Он слова не мог спокойно сказать и весь дышал злобой.

— В горах еще есть разная нечисть… Албасты — вроде человек не человек, змея не змея. Загрызет и сожрет любого труса. Есть еще «дэу». Побольше ростом, чем албасты, младенцев пугает. Боже правый, а глупцов до помешательства доводит. Есть еще белый змей. Заползает к красивой женщине, у которой муж ревнивый, обовьется вокруг стана… Вот тут мы сидим, лясы точим. А девочку везут дальше и дальше.

Мирза Джалал даже не взглянул на Ишикоча и заговорил:

— Сложна человеческая природа. Скажем, вот вчера. Разве этот маленький теленочек заставил нас прервать счастливое наше путешествие и переночевать в шалаше гостеприимного сторожа? Нет. Надлежало совершить доброе дело и возвратить хозяину его скотину, а нам отдохнуть и со свежими силами приехать сюда, в Афтобруи, и доставить возможность вам, мой уважаемый дядя, соблюсти священный обычай гостеприимства.

Снова хозяин вскочил и застыл перед своим велеречивым племянником в позе просителя.

— А разве не сказали нам арабские, столь изящно выточенные игральные кости, что мы поступили разумно. И разве сей сытный ширчай и лепешки, выпеченные из богарного ячменя, не говорят, что судьба одобрила наше поведение?

До сих пор домулла Микаил-ага не вмешивался в разговор. Он завтракал. Микаил-ага понимал, что ишан ловко сумел их провести. Вечером, с наступлением темноты, девушку увезли буквально на их глазах. Что из того, что они бросились опрометчиво в погоню. Их могли смело перестрелять в темноте. Они гнались за целой бандой втроем, плохо вооруженные.

Всю ночь до рассвета они скитались по горным селениям и хоть напали на след, но ничего толком не выяснили. Хорошо, что с ними Ишикоч, живой, словно ртуть, энергичный. Он так близко принял к сердцу историю несчастной прокаженной. Он не дает своим спутникам ни минуты покоя, скачет очертя голову, не обращая внимания на опасности, и понукает, торопит погоню.

Откуда столько страстности, энергии в этом опустившемся, пропитанном алкоголем, терьяком и анашой нищем. Назойливо он повторял свое: «Боже правый! И может же случиться такое!» Но даже своей назойливостью он вызывал сочувствие и симпатию.

Тревога ни на минуту не оставляла домуллу. Он понимал все предстоящие трудности, но надеялся на Мирза Джалала, на его опыт, знание гор. Конечно, есть у него причуды. Порой неожиданно во время их совместных поездок Мирза Джалал принимался отговаривать их, когда им следовало менять большую дорогу на проселочную или на степную верблюжью стежку. Тут Мирза Джалал вдруг произносит целые речи об осторожности, предусмотрительности, о том, что заблудиться ничего не стоит и что, по слухам, в степи или на перевалах полно разбойников и басмачей. Он не стеснялся показать, что трусит. Однако, когда домулла оставался при своем мнении, Мирза Джалал покорно проводил ладонями по своей великолепной бороде, тяжко вздыхал и, воскликнув «тауба!», дергал узду и поворачивал голову своего буланого в сторону непроторенных троп: в горы, в пустыню, в дебри.

И он не пытался потом уверять, что вот если бы послушались его предупреждений и советов вовремя, то не произошло бы того или иного происшествия, той или иной неприятности.

И сейчас он, по-видимому, и не вспомнил бы про вчерашнего «албасты», если бы не горькие упреки маленького назойливого самаркандца. Тут трудно удержаться, чтобы не дать сдачи.

— Верите ли вы, друзья, в переселение душ? Несомненно, я существовал в образе барса, ибо уже в детские годы я поражал всех своим бесстрашием.

— И вы не боялись рыжих пятен на шкуре теленка? — не утерпел Ишикоч.

— А вы, Открой Дверь, в прошлом своем существовании якшались с джиннами, хозяевами подземного мира, ради того, чтобы вымолить у них что-либо из сокровищ. Уж определенно они угощали вас частенько поганым свиным салом.

— Что ж! Жареная свинина — отличное блюдо!

— Минуточку! — вмешался домулла, видя, что от такого святотатства у Шо Мансура округлились глаза. — Мы, кажется, хотели выяснить кое-какие важные обстоятельства и приехали за этим сюда, в Афтобруи.

До сих пор Шо Мансур прыгал, суетился, угощал. Он от души верил, что племянник приехал с друзьями просто навестить его по-родственному, осчастливил его дом. По обычаю предков Мирза Джалал сам не заговаривал о делах и не позволил неугомонному Ишикочу задавать вопросы. За завтраком говорили о дядюшках, братьях, дедушках. Родственные поминания угрожали затянуться. Мирза Джалал, сам горевший нетерпением, понимавший, что дорога каждая минута, не хотел перебивать дядю. Боялся спугнуть его.

Но он был прав. Наивный, простодушный Шо Мансур сразу же потемнел лицом, едва домулла коснулся дела. Куда девалась его жизнерадостность. Шо Мансур просто трусил.

Оглянувшись на дверь, на