они выравнивали собственной спиной, после чего постель уже казалась им вполне сносной».

* * *

Некий знатный человек, женившийся без любви, сходится с девицей из оперы, которую вскоре бросает, говоря: «Она совсем как моя жена». Затем, для разнообразия, он сближается с порядочной женщиной, но покидает и ее, заявляя: «Она совсем как та певичка», и т. д.

* * *

У г-на де Конфлана[354] ужинало несколько молодых придворных. Вскоре они затянули песню — вольную, но не слишком непристойную. Не успели они ее кончить, как г-н де Фронсак[355] запел куплеты настолько мерзкие, что смутились даже эти кутилы. Произошло всеобщее замешательство, которое прервал де Конфлан: «Ты что, Фронсак, спятил? Чтобы такое и петь, и слушать, нужно по крайней мере еще десять бутылок шампанского».

* * *

Г-жа дю Деффан еще ребенком проповедовала безбожие своим маленьким товаркам, которые воспитывались вместе с нею в монастыре. Настоятельница пригласила к ней Массильона.[356] Он выслушал доводы девочки, нашел, что она очаровательна, и уехал. Настоятельница, которая отнеслась к делу весьма серьезно, обратилась к местному епископу, чтобы тот научил ее, какую книгу следует дать прочесть этому ребенку. Епископ подумал и ответил: «Катехизис за пять су». Больше он так ничего и не присоветовал.

* * *

Аббат Бодо[357] говорил о г-не Тюрго,[358] что это инструмент отличной закалки, только без ручки.

* * *

Когда у Претендента,[359] на старости лет поселившегося в Риме, начинались приступы подагры, он стонал: «Бедный король! Бедный король!». Некий путешественник француз, который частенько навещал его, удивился однажды, почему к нему не заглядывают англичане. «Я понимаю их, — отозвался Претендент. — Они думают, что я все еще не забыл прошлого. А жаль! Мне приятно было бы повидать их: я ведь люблю своих подданных».

* * *

У г-на де Барбансона, в молодости отличавшегося редкой красотой, был прелестный сад, и герцогиня де Ла Вальер[360] пожелала однажды осмотреть его. Хозяин, тогда уже глубокий старик, страдавший подагрой, признался ей, что в свое время был влюблен в нее до безумия. «Боже мой! — воскликнула г-жа де Ла Вальер. — Вам стоило только сказать об этом, и вы обладали бы мною, как всеми остальными».

* * *

Аббат Фрагье[361] проиграл тяжбу, тянувшуюся двадцать лет. Его спросили, стоило ли ему столько хлопотать из-за дела, которое в конце концов завершилось неудачей. «Разумеется, стоило, — ответил он. — Ведь я двадцать лет подряд каждый вечер мысленно выигрывал его». Это подлинно философское утверждение — его легко применить к чему угодно. Оно объясняет, например, почему не так уж плохо любить кокетку: она дарит вам надежду на успех целых полгода, а отнимает ее у вас всего за какой-нибудь день.

* * *

Г-же Дюбарри, жившей у себя в Люсьенне,[362] вздумалось как-то осмотреть Валь, имение г-на де Бово.[363] Она осведомилась у него, не вызовет ли ее визит неудовольствия г-жи де Бово, однако последняя охотно согласилась самолично принять посетительницу. Разговор зашел о событиях царствования Людовика XV. Г-жа Дюбарри стала сетовать на различные обстоятельства, в которых она усматривала проявление ненависти к своей особе. «Вы заблуждаетесь, — возразила г-жа де Бово. — Мы ненавидели не вас, а роль, которую вы играли». После этого простодушного признания она поинтересовалась у гостьи, не слишком ли дурно отзывался Людовик XV о ней (г-же де Бово) и г-же де Грамон.[364] «О да, очень дурно». — «Что же худого он говорил, например, обо мне?». — «О вас, сударыня? Да то, что вы чванная интриганка и вдобавок водите мужа за нос». Поскольку при беседе присутствовал сам г-н де Бово, хозяйке пришлось переменить предмет разговора.

* * *

Господа де Морепа и де Сен-Флорантен[365] оба были министрами во времена г-жи де Помпадур; однажды шутки ради они прорепетировали речь с выражением признательности, положенную произносить при отставке, в которую, как они понимали, один из них рано или поздно вынудит другого уйти. Недели через две после этой выходки де Морепа является к де Сен-Флорантену, напускает на себя важный и печальный вид и возвещает хозяину об отставке. Де Сен-Флорантен легко дается в обман, но хохот де Морепа тут же рассеивает его огорчение. Три недели спустя пришел черед де Морепа, но уже всерьез. Де Сен-Флорантен приезжает к нему и, припомнив начало той речи, которую из озорства составил де Морепа, повторяет слова последнего. Де Морепа решает сначала, что это шутка, но, убедившись, что гость и не думает шутить, говорит: «Довольно. Я вижу, что вы порядочный человек — вы не морочите мне голову. Сейчас я вручу вам прошение об отставке».

* * *

Однажды аббат Мори пытался вызвать на разговор аббата Буамона,[366] добиваясь, чтобы тот, тогда уже параличный старик, подробно поведал о своей молодости и зрелых годах. «Аббат, — ответил больной, — вы, кажется, снимаете с меня мерку для гроба». Этим он хотел сказать, что Мори слишком рано начал собирать материалы для похвального слова ему в Академии.[367]

* * *

Даламбер встретился у Вольтера с одним известным женевским профессором права. Юрист, восхищенный универсальными познаниями хозяина, сказал Даламберу: «Он несколько слаб только в законоведении». — «А на мой взгляд, — отозвался Даламбер, — он несколько слаб только в геометрии».

* * *

Г-жа де Морепа была в большой дружбе с графом Ловендалем[368] (сыном маршала); поэтому однажды, возвратясь с Сан-Доминго[369] и весьма утомленный путешествием, он остановился прямо у нее. «А, вот и вы, дорогой граф! — обрадовалась хозяйка. — Вы поспели как раз вовремя: у нас не хватает партнера для танцев, и нам без вас не обойтись». Граф наспех привел себя в порядок и пустился в пляс.

* * *

В день своей отставки г-н де Калонн[370] узнал, что его место предложено г-ну де Фурке,[371] но тот колеблется. «Буду рад, если он согласится, — сказал бывший министр. — Он был другом господина Тюрго и сумеет оценить мои замыслы». — «Верно!», — подхватил Дюпон,[372] большой друг Фурке, и тут же вызвался его уговорить. Он расстался с Калонном, но уже через час вернулся, крича: «Победа! Победа! Он согласен». Калонн едва не лопнул со смеху.

* * *

Архиепископ Тулузский[373] за услуги, оказанные его провинции г-ном де Кадиньяном, исхлопотал тому пожалование в сорок тысяч ливров. Главная из этих услуг состояла в том, что де Кадиньян был любовником его матери, старой и