Шрифт:
Закладка:
В тот день, когда Талвощ сообщил принцессе о Гасталди, а она, ожидая Чарнковского, свою заботу даже крайчине доверить не желая, замолчала очень погрустневшая, вечером пришла обычная головная боль, которая часто её тревожила.
Поэтому, попрощавшись раньше, чем обычно, с обеими Софиями, она позвала Досю и пошла с ней в свою спальню на отдых.
Заглобянка несла свечи перед Анной, а то, что в её комнате была как у себя, всё своими руками приводила в порядок, её поразил на столе значительный свиток бумаг, который показала идущей за собой принцессе.
– Ваша милость, – сказала она, – оставьте сегодня в покое всякое чтение и не утомляйте глаза и ум.
– Но что же это может быть? – спросила Анна неспокойно.
– Я не знаю, – ответила Дося, – я думала, что ваша милость сами тут эти бумаги сложили.
– Никаких здесь сегодня не имела, – отпарировала принцесса, приближаясь к столику.
Сверху лежала бумага в полстраницы, неправильно сложенная, ещё хуже запечатанная, которую Анна беспокойно разорвала.
Внутри какой-то рукой, или неумелой, или неохотной было передано только несколько слов, быстро прочитав которые, принцесса огляделась, положила палец на уста, дала знак Доси, чтобы молчала, и быстро спрятала бумаги в стоящий у ложа столик. На её лице рисовалось великое беспокойство.
В молчании начала принцесса раздеваться, не разговаривая даже с Досей, так как боялась, чтобы Жалинская либо её сын из боковой коморы не подслушивали. Заглобянка рада была бы узнать, откуда тут взялись эти таинственные бумаги, но спрашивать не смела.
В эти минуты вошла Жалинская, бросила оком вокруг и подошла к Анне.
– Что это! Так рано в кровать? – спросила она.
– Голова, моя голова снова болит, – тихо и боязливо ответила Анна.
– Как не болеть! – почти издевательски начала старуха, подбочениваясь. – Кто весь день ворчит, визжит, жалуется, как вы, может в итоге выпросить беды. Не нужно так баловать себя.
– Моя Жалинская! – с оправданием ответила Анна. – Можешь ли ты меня в этом упрекать?
– Но потому что, действительно, моя принцессочка, – воскликнула, продолжая дальше, охмистрина, – сами уже не знаете, чего хотите.
– На этот раз, Жалинсу, хочу только отдохнуть, – отозвалась принцесса, – Дося посидит при мне. Доброй ночи.
Удалённая так охмистрина закусила губы.
– Я знаю, что мои услуги теперь уже немилы и непотребны, – продолжала она далее, – ни я, ни Матиаш не имеем милости.
– Ты несправедлива, – слабым голосом начала Анна, – будь уверена, что сердца к тебе не утратила, но… прошу тебя, в эти минуты дай мне отдохнуть… голова очень болит.
Жалинская разгневалась и, бормоча что-то непонятное, быстро выбежала, стуча дверями за собой, что принцесса терпеливо вынесла.
Таким способом освободившись от Жалинской, велев Доси запереть двери, Анна уже в постели начала рассматривать бумаги, которые нашла на столике.
Карточка, прикреплённая к ним, была написана рукой Гасталди, а письма были от императора Максимилиана, который непосредственно с принцессой хотел договориться о браке с ней Эрнеста и наследовании польского трона.
Читая их, её сердце неумолимо билось, глаза зашли слезами, её охватило какое-то странное чувство тревоги, грусть по потерянным надеждам. У неё было невыразимое отвращение к австрийскому претенденту и к этому дому, связи с которым никогда для Ягеллонов полезными не были, приносили с собой всегда проблемы и печали.
Спрятав под ключ эти опасные и неизвестно, каким способом подброшенные бумаги, Анна долго не могла произнести ни слова. Дося вдалеке в уголке ждала приказа.
– Ради Бога, моя Дося, – шепнула ей на ухо, – об этих бумагах никому ни слова! Но ежели сможешь узнать, узнай, выследи, кто их сюда положил, как попали ко мне на стол, буду тебе очень благодарна. Возвращайся ко мне, ежели чего узнаешь, я спать не буду… ложись тут, недалеко от меня. Я вся ещё дрожу.
Принцесса расплакалась. Заглобянка, несколькими словами успокоив её немного, тут же выбежала на разведку. Сама не знала, как исполнит приказание. Первой встретила Жалинскую, которая ради сына (хотя не любила Доси) должна была её пожалеть.
– Что же произошло с Анной? – начала охмистрина. – Снова голова! Снова нас будет мучить визгом и притворной болезнью.
– Я ни о чём не знаю, – притворяясь равнодушной и раздумывая, ответила Дося. – Принцесса, входя в спальню, заметила, что ей там кто-то книги и бумаги поразбросал. Это её разгневало. Вы не знаете, кто там в спальне хозяйничал?
Жалинская возмутилась.
– Кто? Где? В спальне? А это мне нравится! Никто не может попасть к ней без моего ведома… я не выходила никуда. Снится вам, совсем никто не прошёл. Пожалуй, это новая подопечная, воеводинка Зося, перевернула, ища.
– Но нет, – отрицала Заглобянка. – Кто-то чужой должен был вкрасться.
– Чужой! А я тут для чего? – гневно возмутилась Жалинская. – Кроме сторожа, который дрова для камина приносил, живой души не было.
Дося промолчала и, прерывая разговор, выбежала в сени. Искала глазами Талвоща, он стоял, как раз высматривая её, и увидев выходящую, догадался, что был нужен.
В нескольких словах рассказала Заглобянка, в чём было дело, литвин понял, дал знак, чтобы ждала его, и побежал на двор.
Доси не было особенно приятно стоять в прихожей, где её сразу окружили, по той причине, что не было между младшими придворными ни одного, который бы к ней не рекомендовался, хотя она всех высмеивала, но должна была.
Сколько их было, по очереди приходили навязываться на услуги и, отправленные, кисло удалялись. Одно то их могло утешить, что ни один из них не имел чем похвалиться.
Даже серьёзный Конецкий, хотя своё достоинство охмистра носил сейчас в Плоцке ещё величественней, чем в Варшаве, пришёл красивой Доси поклониться.
Талвоща долго не было, Заглобянка уже собиралась уйти, не дождавшись его, когда он, наконец, вернулся, но говорить перед Конецким не было возможным.
Дося ввела его за собой в приёмную.
– Ты нашёл сторожа?
– А как же, – произнёс Талвощ, – он не делает из того тайны, что за белый грош, который ему дал очень важный пан, уже не молодой, предложил бумаги, никому их не давая, положить в спальне принцессы.
Не узнали, кто это был? –
