Следующего дня прибыл Чарнковский, всегда как друг и самый верный слуга, хотя же судьба принцессы не столько его интересовала, сколько собственные расчёты на императора.

Был он искусным послом сенаторов, канцлера Дембинского, воеводы Фирлея и иных, хотя ворчал на их деспотизм и слишком суровый надзор над Анной.

Принцесса жаловалась ему сперва, что даже не было вольно отправить её письма к сестре, что за этим следили. Возмущённый Чарнковский принял посредничество, обещал их тайно высылать. Помимо этого, он заверил, что сенаторы обещали поддержку, деньги, людей, двор, соответствующий принцессе, но просили, чтобы из околиц Варшавы из-за эпидемии удалилась в Плоцк.

Он не признался в том, о чём хорошо знал, что хотели принцессу потому удалить, потому что думали о созыве сейма в Варшаве, а её присутствие на нём не было на руку панам. Боялись очарования воспоминаний, сосредоточение людей возле неё, преимущество, какое бы она могла получить.

Анна легко об этом догадывалась. Сами обстоятельства учили её, что нужно делать. Инстинкт указывал, чтобы как раз делала то, чего ей запрещали те, которых она считала за врагов.

Даже с Чарнковским, которому вполне доверяла, что наиболее имела на сердце, не говорила вообще.

О французских послах референдарий либо не знал, либо не хотел говорить. Предостерегал только принцессу, чтобы даже с посланцами императора без его ведома не сближалась и не связывалась ничем.

Референдарию было важно, чтобы император ему и никому иному был обязан успешному обороту своего дела.

Кратко и не слишком верно дав отчёт Анне о съезде в Ловиче, Чарнковский вернулся обратно в Варшаву, возвестив только, что настаивать будет на отъезде в Полоцк.

Положение этой осиротевшей дочки королей, которая никогда важнейших дел на протяжении довольно уже долгой жизни не касалась, а теперь сама себе должна была помогать, чувствуя, что безопасно опереться ни на кого не сможет, было в самом деле трудным.

Можно было, не зная того, сколько иногда сил замкнутая человеческая душа может набрать в себе, предусматривать, что даст сломать себя и совсем не справится.

Между тем во время трудностей, какие родились, препятствий, проблем, ум пробуждался, росла энергия, инстинкт добывался из глубины.

Анна, раньше плачущая, молчаливая, молящаяся, занятая своими воспитанниками, добрыми делами, садиком, подарками для сестёр, мелочами женской жизни, вдруг умела занять положение, из которого её всей силой толпы сенаторов выпихнуть не удалось.

Сумела молчать, а в минуты решительного выбора всегда пойти в направлении, которое будущему не препятствует.

Не вполне напрасными оказались страхи Фирлея и Дембинского, которые боялись в ней возрождённой Боны. Не начиная борьбы, не объявляя войны, видимо даже им уступая, Анна умела так своё достоинство и независимость сохранить, что они должны были постоянно с ней считаться.

Они также против неё явно выступать не могли – опоясались только железным кругом.

Через несколько дней Талвощ явился снова. Привёз новость, что французские послы крутились в околице, что трудно им было решиться попасть к принцессе, по той причине, что их уже выслеживали… что, может, даже не попадут к ней, но были в хорошем расположении духа и верили, что их принц приобретёт себе достаточно друзей, чтобы опередить и победить цесаревича.

Когда он это говорил, принцесса, притворяясь равнодушной, стояла с опущенными глазами – лёгкий румянец пробежал по её лицу. Талвощ предвидел, что сенаторы будут настаивать на выезде из Варшавы в Плоцк, и ему казалось, что их можно было послушать. Кто знает, не будет ли Анна в Плоцке более спокойной и свободной?

Принцесса не открыла то, что думала, однако, велела Талвощу, чтобы на всякий случай готовил двор к поездке.

И снова прибежал Чарнковский, на этот раз с дружеским и верного слуги советом, чтобы Анна послушала сенаторов и ехала в Плоцк.

Принцесса выразительно посмотрела ему в глаза.

– Не буду отпираться, – сказала она, – ежели хотят, поеду; я надеюсь там встретиться с моей дорогой крайчиной Лаской, а мне так же хорошо ждать какого-нибудь конца там, как тут.

– Эпидемия приближается к Варшаве! – прибавил референдарий.

Анна усмехнулась.

– Мой пане, – ответила она, – насколько я знаю, она одинаково угрожает и в Плоцке, но воля Божья и опека Его надо мной везде одна!

Она вздохнула.

– Стало быть, едем в Плоцк.

Чарнковский имел ещё что-то сообщить, с чем колебался, потому что неприятной новости хотел придать вид, словно была выгодной.

– Господа сенаторы, – промолвил он, – так рады бы присматривать за вашей милостью, так хотят обеспечить вам безопасность и всякие ваши требования удовлетворить, что, по всему вероятию, намереваются к вашей особе для величия и великолепия двора добавить двоих из своего окружения, достойного кс. епископа челминского Войцеха из Старожреб Собеюского и воеводу плоцкого Уханьского.

– А! – рассмеялась принцесса. – Стражей за тем ко мне приставят, чтобы я не сбежала.

Она пожала плечами. Чарнковский немного смешался.

– Но ваша милость будете свободны при этой страже, как если бы никакой не было, – сказал он живо, – а они, по крайней мере, должны следить, чтобы вам и двору всего хватало.

– Благодарю за эту заботу, – прибавила, вздыхая, Анна. – Пусть будет, как решат сенаторы. Видишь, дорогой референдарий, что более медлительной, чем я, быть невозможно? Не правда ли?

Чарковский поклонился, сразу пытаясь чем-нибудь другим стереть впечатление.

Он информировал принцессу, что постоянно ходили слухи о французских послах, тайно увивающихся, а другие также об императорских подобных посланцах к принцессе рассказывали.

– Но, ваша милость, – добавил референдарий живо и горячо, – вы не должны ни одним, ни вторым дать доступ к себе. С вашим достоинством это не согласуется, чтобы таинственным махинациям подавать руку!

– В этом вы полностью правы, – прервала Анна, – не нуждаюсь, не хочу ничего делать секретно. Одни только мои письма к сёстрам должны прокрасться этим способом через ваше посредничество, а где идёт речь об отношениях между сёстрами, там паны сенаторы почти не имеют права совать носа.

Чарнковский, скрестив на груди руки, поддакивал.

Он что-то слышал уже о посланце императора к Анне и боялся, как бы она напрямую не договорилась с Максимилианом, так как в этом случае он и его работа, за которую ему обещали значительные деньги, ни к чему бы не пригодилась. Анна его вполне успокоила.

* * *

Давно тому назад, во времена, когда жил ещё Сигизмунд Старый и правила королева Бона, появился на дворе парень, высокого происхождения, якобы известного рода, но захудалого, а звали его Альфонсом Гасталди.

На дворе Сигизмунда воспитывался ладный, живой, остроумный, не по возрасту умный и хитрый любимец