такая, что «железо, яко олово разливашеся». Занялась церковь Воздвиженского монастыря на Арбате «от свечи». А потом рванула внезапная буря. Ветер мгновенно растащил пламя во все концы столицы, перекинув в Кремль, где заполыхали главные храмы, Чудов монастырь, Оружейная и другие палаты, государев дворец с примыкающими постройками – всё. Была уничтожена царская казна, храмы лишились убранства и росписи, включая «деисус Андреева письма Рублева, златом обложен» в Благовещенском соборе. Огонь распространялся так быстро, что некоторые не успевали укрыться. Митрополита Макария пламя блокировало в Успенском соборе. Двое из сопровождавших его погибли. Сам архиерей, укрыв на груди икону Богородицы, на веревках спустился через стену к Москве-реке. При этом веревка обгорела, и часть высоты он пролетел, а упав, покалечился[163]. Сатана бесновался по московским улицам гневом на обретение православием нового царствия.

«Великие древеса и забрала крепкия и храмы многия от самыя земли изо основания яростно восторгахуся и на высоту, яко плевы развеваемы и всюду разметаеми», – сообщается в Степенной книге[164]. Мгновенно вспыхнув, пламя столь же внезапно спало, уничтожив столицу за считанные часы. Сметено было все. По летописным сведениям, сгорело 25 тысяч дворов и 250 церквей. Погибли тысячи горожан: «1700 мужеска полу и женска» по одним данным, 2700 – по другим, 3700 – по третьим[165].

И навел «на нас Бог грехи ради наших». Современники сверились с летописями и заключили: «Таков пожар не бывал на Москве, как и Москва стала именоватися, великими князьями славна и честна быть по государьству их». Город лежал в руинах, по пепелищу бродили тысячи обездоленных. Молодой царь оказался в загородной резиденции, а потому ужасов бедствия не видел; лишь на второй день после отправился в Новинский монастырь навестить едва спасшегося митрополита. Иван въехал в обгоревшую и заваленную трупами столицу. Поздний летописец XVII в. записал, как государя обуял ужас, и он расплакался: «И видеше граду погоревшу от огня и святыя церькви и людей погорело много, лежаще трупья мертвых. И о сем сжалися князь великия, кои расплакатися ему вельми слезно» [166].

Взволнованный самодержец прибыл к ложу раненого предстоятеля Русской Церкви, где состоялось его совещание со священством и ближними боярами о причинах произошедшего. Одни летописи говорят только о совместной думе, другие – о многочисленных наставлениях, которые преподал царю Макарий. Лишь один источник – так называемая Царственная книга – сообщает подробности. Считается, что она отражает позднюю отредактированную версию событий, взгляд самого Ивана Грозного.

Бояре с митрополитом выдали самодержцу заключение, что пожары были следствием колдовства: «вражьим наветом начаша глаголати, яко волхвованием сердца человеческие выимаша и в воде мочиша и тою водою кропиша и оттого вся Москва погоре». Речь держал духовник государев протопоп Федор Бармин, а за ним бояре И. П. Федоров и князь Ф. И. Скопин-Шуйский. Их слова убедили Ивана, и он «велел того бояром сыскати» – приказал провести следствие о чародействе[167].

Все выглядело очень странным. Событиям предшествовали знамения. 3 июня вдруг, едва начав «благовестити вечерню», обвалился большой колокол («отломишася уши у колокола у благовестника, и паде с деревяные колокольницы и не разбиися»)[168]. В подмосковную царскую резиденцию тогда прибыло с челобитьем псковское посольство, над которым Иван глумился и издевался. Падение колокола, кажется, спасло им жизни – царь срочно уехал дивиться невероятием. О произошедшем псковичи записали в своей летописи, где пометили сопутствовавшие небесные знаки: «А на троицкой неделе, в среду [25 мая 1547 г.], во Пскове бысть знамение: на небеси круг надо всем Псковом бел, а от Москве на тои круг на белой иныя круги яко дуги видно на краи наступили, страшни велми, и на болшом кругу перепояски…»[169]. Потом на преполовении солярного цикла в дни летнего солнцестояния случился этот пожар, начавшийся и закончившийся внезапно, будто сатанинской рукой проведенный, став исключительно разрушительным и смертоносным. Даже версии о «зажигальщиках» никто не высказал. Лишь упала свеча, и буря разнесла пламя, уничтожив все вокруг. Начали искать колдунов.

Найти, однако, никого не удалось. И бояре решили по старинному обычаю спросить у народа. 26 июня с паперти Успенского собора они обратились к окружавшему их «черному люду»: «Кто зажигал Москву?» Из толпы немедленно заорали: «Глинские!» Причем свидетели разъясняли: «Княгиня Анна Глинская со своими детьми и с людьми волхвовала: вынимала сердца человеческие и складывала их в воду, а той водой, разъезжая по Москве, кропила, и от того Москва выгорела».

Исследователи спорят о причинах таких обстоятельств: была ли это хитрая боярская интрига, призванная свергнуть власть ближних царевых родственников, или стихийное восстание отчаявшихся погорельцев? А может, расхожий слух стал триггером бунта на почве хозяйственной неустроенности, голода? Как бы то ни было, но он сработал. В чародейство точно верили как царь, так и толпа.

Но далее, даже если это было срежиссировано, ситуация быстро вышла из-под контроля. Самой Анны Глинской в городе не было. Она успела уехать к сыну Михаилу, который находился на кормлении в Ржеве. Под горячую руку попал другой ее сын – Юрий, оказавшийся рядом в соседнем храме. Его связали, вытащили за площадь и убили, а тело бросили за стенами перед Торгом, «идеже казнят». По городу прокатились погромы. Разграбили усадьбу Глинских, перебили их челядь. Кричали: «Мать твоя княгиня Анна сорокою летала да зажигала!» Досталось и случайным прохожим, «детям боярским незнакомым из Северы», которых приняли за Глинских, возможно, из-за южнорусского акцента. А на третий день смутьяны – «многия люди чернь скопом» – вдруг явились к царю в село Воробьево, требуя выдать волхвов. Испуганный Иван уверял, что в его доме их нет. Не поверили, потребовали досмотра. Он согласился. Только после этого бунтари удалились. Царь немедленно приказал «тех людей имати и казнити», но они «разбегошася по иным градом»; никого поймать не удалось.

Иван на всю жизнь затаил обиду на народное «скудоумие» и страх перед дьявольскими атаками, но и в «Царственной книге», и в письме Курбскому поставил акцент именно на боярских интригах. Он всех запомнил из той комиссии, кто выступал с соборной паперти: его личный духовник протопоп Бармин, бояре И. П. Федоров и Г. Ю. Захарьин, князья Ф. И. Скопин-Шуйский и Ю. И. Темкин-Ростовский, окольничий Ф. М. Нагой и «инии мнози». Характерно, что впоследствии никто из них, включая митрополита Макария, никак не пострадал за ущерб династии и манипуляции суевериями. Возможно, вины их не было или действительно никто не ожидал таких последствий.

Ясно, что пожар был бесовским покушением, чем и вызвана одержимость толпы. А вот Глинские, судя по всему, действительно интересовались ведовскими практиками, о чем все знали. Матери царя, Елены, уже не было в живых, а