Шрифт:
Закладка:
Прежде всего Максим занимался переводом Псалтыри. Он не знал русского, а потому сначала перекладывал с греческого на латинский, с которого уже выправляли на русский местные толмачи. В ходе этих многоступенчатых операций и закрались ошибки, которые потом привели участников к обвинению в ереси. Впрочем, понятно, что порча слов – дьявольское деяние. Ведь Господь есть Логос, Слово, любое искривление которого – радость Сатаны.
Позднее Максим освоил русский и стал одним из самых плодовитых отечественных сочинителей XVI в. – ему приписывают авторство более 350 текстов. Его не хотели отпускать, думая о пользе чтений книжных, а он счел это признанием своей мудрости и начал учить. Он осуждал практику самостоятельного избрания русских митрополитов и отказ их от поездок за благословением к Константинопольскому патриарху, который, по мнению москвичей, с 1453 г. находился в турецком плену. Далее он считал, что Московия должна воевать с Османской империей чуть ли не постоянно, чтобы освободить от сарацинского ига православных Востока. Наконец, его возмущало любое явление папистов при московском дворе. Заметная часть ранних текстов Максима посвящена осуждению иных религий (иудеев, мусульман, язычников) и иных христианских конфессий (католиков, армян). Ему принадлежит гневная отповедь заезжему «богослову» Николаю Булеву (Бюлову), «немчине» из Любека, который пустил корни на Руси и ратовал за единение церквей. Максим в специальных поучениях сосредоточился на заблуждениях католиков: вопрос о соисхождении святого Духа (filioque), концепция чистилища, причащение опресноками. Он называл это «латыньскыя три большия ереси»[151]. Его антилатинские сочинения впоследствии пользовались большой популярностью и сохранились во множестве списков.
Максим посещал Италию в эпоху развития там «научной магии», герметизма и прочих сатанинских практик, почерпнутых из старинных записей, избежавших уничтожения правоверными. Он хорошо разбирался в этих темах, но перо свое заточил на пресечение их распространения, цикл текстов посвятил осуждению предсказательной астрологии и вообще веры в провидение, «коло фортуны». Это были послания видному дипломату Ф. И. Карпову, которые по объему представляли собой форменные трактаты, искусные и обстоятельные. Особенно резко тема была представлена в серии сочинений против влияния Николая Булева, врача и астролога, знатока потустороннего. Впервые Булев прибыл в Россию в 1490 г. вместе с посольством упоминавшегося Делатора и оставался в Новгороде на службе архиепископа Геннадия вплоть до 1504 г. Он выступал тогда в роли астролога, призванного помогать в новых расчетах пасхальных таблиц, обрывавшихся на 7000 годе от сотворения мира (1492 г. от Р.Х.). Судя по всему, будучи ганзейцем, он свободно контактировал с родственниками и соотечественниками за рубежом, а потом так же свободно покинул страну. Какое-то время он служил в Ватикане, но в России платят лучше, и в 1506 г. Булев вернулся и поступил на службу к великому князю Василию. В этот раз он выступил в роли врача, которой закрепился при дворе. Кажется, его ценили. Многочисленные попытки его отъезда более не имели успеха – никто его не отпустил, и умер он в Москве в 1548 г[152]. За эти годы Булев хорошо выучил язык, увлекся богословскими штудиями и переводами. Его сочинения не сохранились. Мы знаем о них только из полемики противников. Известно, что он ратовал за сближение католиков и православных, что готовы принять были далеко не все. Увлекался он вопросами иконописи. Вполне возможно, что именно благодаря ему в русских стенных росписях возникли образы, заимствованные с гравюр Альбрехта Дюрера к «Апокалипсису» Иоанна Богослова. В 1534 г. Булев от имени митрополита Даниила перевел немецкий травник, ставший первой подобной книгой на русском языке. Чуть ранее – около 1521 г. – он также перевел знаменитый «Альманах» («Алмонак»), который издавался в Венеции в 1508–1523 гг. и содержал комплекс помесячных предсказаний. Пророчествовались турецкие вторжения и другие ненастья. В частности, там поминалось всеобщее «пременение» – всемирный потоп, который должен был состояться при встрече планет в созвездии Водолея в феврале 1524 г. Это положение вызвало самую яркую отповедь Максима Грека, поскольку в указанном году, как известно, ничего подобного не случилось. Он называл это «Алмонаково суесловие», которое «ложно и хулно есть»: астрологи возомнили себя чародеями! Максим осуждал любые формы фатализма и астрального детерминизма, декларируя обязательный для христианина принцип «самовластья человеческого» – свободы воли, заложенной в основе его существования, главном даровании Господа[153].
При Максиме в Москве сформировался кружок любознательных критиканов, включавший очень близких к государю лиц. Например, он был дружен с иноком Вассианом (в миру князем В. И. Патрикеевым), влиятельным проповедником, советником Василия III, лидером партии нестяжателей. Много общались они со знатным членом государевой думы И. Н. Берсень-Беклемишевым, который был казнен в 1525 г. за осуждение политики великого князя Василия и его развода с Соломонией именно по показаниям Максима. Тогда же дьяку Федору Жареному вырвали язык. По тому же делу наказанию подвергся в том числе родственник Ф. И. Карпова – Петр Муха Карпов.
Сохранилась речь митрополита Даниила, в которой сведены обвинения против Максима Грека на соборах 1525-го и 1531 гг. – «на богопротивнаго и мерзостнаго и лукавамудраго инока Грека Максима». Кроме осуждения русской автокефалии и подстрекательства к войне с турками, этот инок был изобличен в чародейских практиках, призванных повлиять на волю государя: «Волшебными хитростьми еллинскими писал… водками на дланех своих, и распростирая те длани свои против великого князя, также и против иных многих поставлял, волхвуя».
Максим смачивал руки какой-то настойкой из ягод и трав («водкой»)[154] и простирал их против тех, кто был с ним не согласен. В том числе против великого князя Василия III. Ритуал был совершенно колдовским и не мог остаться незамеченным. Кроме того, митрополит Даниил отметил, что инок Максим был увлечен «еллинскими и жидовскими мудровании и чернокнижными их хитростьми волшебными». Об этом свидетельствовали его келейники и толмачи, участники переводов[155].
Осуждая гадания, астрологию и «научные магии», Максим сам подпал под их влияние, о чем признавался, указывая, что близость к итальянским гуманистам – «предстателям нечестья» – грозила ему поглощением, если бы Господь не помиловал его и не вмешался, «благодатию Своею и светом Своим не озарил мысль мою». Церковь обязана была помочь спасению души умника.
По решению собора в мае 1525 г. Максим Грек был проклят, отлучен от причастия и заточен в Иосифо-Волоколамский монастырь под надзор архимандрита без права переписки и даже общения. На следствии Максим
