Но вот дыхание войны ворвалось и в цех. Сквозь шум и грохот донесся приглушенный вой заводской сирены. Сначала ей не придали особенного значения: думали, что это обычное предостережение, которое уже не раз делалось при появлении над городом вражеских разведчиков. К ним уже привыкли, и появление их почти не влияло на жизнь завода.

Но вот с поста МПВО поступил сигнал. Пронзительно завыла сирена в самом цехе. Заглушая грохот и уханье слябинга, этот вой, как бурав, ввинчивался в мозг. А снаружи уже доносились звуки других гудков, словно там вдруг всполошились стаи чаек, которые в отчаянии заметались над своими гнездами, раздирая душу тревожным криком.

Немедленно выключили газ. Остановили механизмы. Словно кто-то оборвал осветительную линию, и тьма окутала все; только на главных узлах и в местах выхода едва поблескивали тусклые синенькие точечки.

Цех замер.

Все это произошло так внезапно, что Надежда растерялась, забыла, что теперь главное, а что второстепенное в ее обязанностях.

— Левое крыло! Левое крыло обеспечьте! — кинул начальник смены, тенью прошмыгнув мимо нее на правое крыло корпуса.

Она и сама уже заметалась на левом крыле цеха, лихорадочно вспоминая, что необходимо сделать раньше всего. Прежде, во время учебных тревог, все было ясно и понятно. Каждый знал свои обязанности, спешил на свое место, и «боевая операция» начиналась и кончалась спокойно, слаженно, даже с шутками и остротами. Но сейчас, когда объявили настоящую тревогу и где-то близко, сотрясая стены, загремели зенитки, а окна на каждый залп отзывались жалобным звоном, — в душу закрался неведомый прежде холодок, все вдруг сбилось и перепуталось.

Вокруг в полутьме причудливо метались лохматые тени. Разрастался тревожный шум:

— Кто на рубильниках?

— Куда крутишь? Вправо завинчивай!

— Пожарные! Где пожарные?!

— Компрессоры выключай!

— Сварщики, ко мне!

— А ты куда, сукин сын? Драпать?!

— Спокойно! Кто паникует?!

— Слушай мою команду!

— Ой, ногу! Ногу придавило! — бился вверху голос девушки-крановщицы.

Надежда бросалась на каждый зов, суетилась, без надобности проверяла, остановлены ли механизмы, давала какие-то советы и, понимая, что распыляется по мелочам, злилась на себя и никак не могла сообразить, что же сейчас главное.

— Выводите, выводите людей, — услышала она позади себя чей-то очень знакомый голос.

Ах, вот о чем она должна прежде всего позаботиться! И как она забыла, что в таких случаях нужно как можно быстрее вывести людей в безопасное место?!

— В траншеи! — крикнула Надежда бригадирам.

— Напомните, чтобы поосторожнее, — услышала она тот же знакомый голос.

Чувствовалось, голос принадлежал человеку, который имел право и сам давать распоряжения, однако намеренно не вмешивался в обязанности Надежды, чтобы не уронить ее авторитета, и только потихоньку подсказывал. Кто это — сейчас, когда каждая минута дорога, — разглядывать было некогда.

— По очереди! Спокойно! Сохраняйте порядок! — уже решительно приказала Надежда. — Да осторожнее в проходах! — сразу же предостерегла она и невольно взглянула в ту сторону.

Взглянула — и ужаснулась: прямо на дороге, где должны проходить люди, в узком пространстве между печами лежал горячий слиток. Он уже покрылся темно-синей пленкой, не светился и, как злобно затаившийся хищник, только тихонько потрескивал в полутьме чуть заметными искорками. Как он очутился здесь, кто его кинул — может, сорвался с крюка, когда выключали ток, или такелажники забыли в суете, — Надежда не знала. Но она тотчас же представила себе, что произойдет, когда в этот проход ринутся люди. Достаточно малейшего толчка — и увечья не избежать.

— Кран давайте! — бросилась она к слитку, хорошо понимая, что без крана его с места ничем не сдвинешь. — Кран! — снова закричала она в отчаянии и в тот же миг сообразила, что ее требование напрасно: тока не было, а без него механизмы мертвы.

Прибежали такелажники. Беспомощно суетились они возле горячего чудовища, кричали, бранились, а из глубины цеха все ближе и ближе нарастал шум. В проход уже хлынули люди, и теперь их ничем нельзя было остановить.

— Расступитесь, хлопцы! — вдруг словно из-под земли вырос огромный Влас Харитонович с длинным обрубком рельса. — Да расступитесь же, говорю, — казалось, молил, а не требовал он и держался с таким спокойствием, будто тут ничего страшного и не произошло, а так себе, пустяк какой-то.

— Куда ты? Сдурел? Сгоришь! — уцепились за него сразу трое, чтобы оттолкнуть от слитка.

— Вот еще, ей-богу! — тряхнул он легонько плечами, как стряхивают с себя в лесу сухие листья, приставшие к одежде, — но все трое полетели от него в разные стороны.

— Ну, говорил же вам, отойдите, — словно извиняясь, произнес бывший каталь. И, прикрыв лицо полой спецовки, чтобы не обжечься, поддел рельсом слиток.

Слиток поддался не сразу. Дважды приподнимал его и дважды, переводя дух, отступал каталь. И только в третий раз огромный стальной брус удалось отодвинуть в сторону.

— Тю! Тю! Ого! Вот это двигатель! — восклицали такелажники.

— Стосильный!

— Куда там!

— Вот спасибочки, Харитонович! Магарыч с нас!

— Да разве ему с такими слитками забавляться! Ему на сцене с Поддубным бороться! — слышались одобрительные возгласы.

И не подозревали такелажники, что когда-то в Донбассе каталь Харитонович даже знаменитого богатыря Ивана Поддубного, которого никто в мире не мог одолеть, так сжал своими узловатыми клешнями, что тот ему и в самом деле магарыч поставил. Да еще и не какой-нибудь!

Цех обезлюдел. Пусто и жутко стало, как в могиле. Затих завод. Замолчали и зенитки вокруг. Только за Днепром беспрерывно трещало, бухало, и оттуда доносился назойливый гул, словно отгоняли шмелей, которые то отлетали, то снова и снова возвращались.

— К Днепрогэсу рвется, подлец, — определил Павло Ходак.

Замер, притаился город. Настороженно молчали и другие заводы. Лишь один «Коммунар» густым хрипловатым басом, как филин в далеких плавнях, все еще тянул свое тревожное «гу… гу… гу…» да по радио кто-то без устали оповещал: «Воздушная тревога!.. Воздушная тревога!.. Над городом вражеские самолеты!..»

Духота медленно рассеивалась. Над печами поднималась горячая гарь. От внезапно остановленных механизмов тянуло перегоревшим маслом. Остро ударял в нос запах тлеющего провода.

Надежда сразу же, как только вывела людей, кинулась вместе с дежурными осматривать рабочие места.

— Вот теперь можно приняться и за проверку! — опять, но уже громко раздался в пустом помещении цеха тот же знакомый голос, и в синей полосе света показалась белая фигура. Коротенькие усы, широкие брови, непокрытая голова даже в полутьме светились такой белизной, словно были присыпаны мукой.

— Вот кого нельзя выпускать во двор, — успел шепнуть Надежде Ходак.

— Почему?

— Чтобы не демаскировал.

Но Надежда уже с радостью шла навстречу белому человеку и сразу почувствовала себя