всех вещей, даже нарушитель. Главное, что сторожевой пес вообще заговорил с ним.

Значит, давить нужно именно в эту сторону. Захаров помнил, что во время обучения Гарм обожал всякие обескураживающие парадоксы и оксюмороны. Он не вполне понимал их суть и скорее воспринимал как черный юмор, однако изо всех сил старался постичь их, полагая, что это приблизит его к пониманию человеческой натуры.

Стоило ему помочь.

* * *

Ночь Захаров провел на жестком полу, свернувшись как еж и спрятав руки под курткой на животе, чтобы было не так холодно. Это было чудовищно жестко и неудобно. Под голову он подложил свой шлем с фонариком и всю ночь просыпался в муках — то от острой боли в отлежанном ухе, то от впившейся в висок кромки каски.

Ночи в тайге бывают студеными даже летом, и Юрий проснулся от стука собственных зубов. Камуфляжных куртки и штанов оказалось недостаточно, чтобы не замерзнуть в этом погребе. Дабы сохранить тепло, Захаров с самого начала не стал снимать берцы, и теперь ноги в ботинках отчаянно выли, требуя отдыха. Плотная обувь, оказывается, не пропускала наружу физиологических испарений — ну еще бы, ведь она непромокаемая, то есть непроницаемая в обе стороны, и носить ее полтора десятка часов не снимая тяжеловато. Юрию даже показалось, что ноги в ботинках серьезно набухли. В груди надсадно болело, и когда Захаров кашлянул, боль в легких усилилась. Хакер понял, что застудил бронхи.

Умыться утром, разумеется, не пришлось. Воды в разгромленной хакерской базе не было от слова «совсем». Что-то, судя по звукам, определенно сочилось по стене в соседней комнате, но Захаров не рискнул сходить проверить — нейросистема по-прежнему следила, чтобы он не покидал место, где его задержали.

Он все-таки расшнуровал ботинки, поскольку ноги уже просто сводило судорогой. Стало значительно легче, но было понятно, что это полумеры: рано или поздно берцы все равно придется снять.

В помещении царила кромешная тьма, поэтому все приходилось делать на ощупь. Захаров не знал, сколько еще придется провести в этом каменном мешке, поэтому старался экономить аккумуляторы.

Несколько раз он все же включал фонарик, чтобы глаза не отвыкали от света. В дрожащем желтом сиянии был виден все тот же неподвижный механический паук на стене — с огнестрельной трубкой, направленной прямо в лоб Захарову. С добрым утром, короче.

Кроме того, Юрий помнил, что лишение человека света вообще-то считается довольно серьезной пыткой. Он очень ощущал это спустя пару часов, проведенных в полном мраке, когда мозги от жуткого сенсорного голода начинали закипать в черепной коробке. Свет приходилось ненадолго включать, чтобы окончательно не сойти с ума.

Еще одной ощутимой пыткой была тишина. Юрий неоднократно пробовал заговорить с Гармом, но тот упорно молчал. Лишь велел пару раз не сходить с места до появления охранников.

В абсолютной темноте и глухой тишине стиралось ощущение времени. Сидя в этом каменном мешке, Юрий спустя какие-то минуты после выключения света уже не мог сказать с уверенностью, сколько провел здесь, под охраной обезумевшей охранной системы.

Впрочем, способ узнавать точное время он совершенно внезапно нашел.

Время знал Гарм, который мог выходить в глобальную Сеть. И, когда Захаров безо всякой надежды поинтересовался в темноту, который уже час, сторожевой пес неожиданно ответил: видимо, такую информацию сообщать нарушителю устав конвойной службы позволял. Чтобы мерзавец, так сказать, считал минуты до появления ментов. Такое ироничное общественное наказание.

К одиннадцати утра, ополоумев от нестерпимого зуда в ногах, Захаров все-таки стащил берцы. Сделать это оказалось нелегко: было полное ощущение, что ноги увеличились в размерах раза в полтора, как воздушные шары, с натягом распирая армейские ботинки изнутри. Снимать берцы оказалось тяжко и нестерпимо больно — они нещадно обдирали подъем и застревали в пятке.

Все же ему удалось справиться с обувью. В мокрых от пота носках было холодновато, однако минут десять Юрий, разминая ступни, наслаждался ощущением безграничной свободы в ногах.

Проблему тишины вскоре тоже удалось решить. Он просто начал вслух размышлять над буддийскими коанами. В отличие от апорий Зенона многие из них не имели однозначного физического истолкования, как ситуация с Ахиллесом и черепахой, поэтому Захаров почти ощущал, с каким жадным любопытством прислушивается к его словам Гарм. Из свода мирового религиоведения и физических законов подобрать к ним решения было невозможно.

И сторожевой пес наконец не выдержал:

— Звук падения дерева в лесу в полночь будет точно таким же, как и в любое другое время. От солипсизма наблюдателя распространение звуковых волн не зависит.

— Это потому, что ты таких книжек начитался, — сварливо заявил Захаров. — В жизни-то люди книжкам особо не доверяют. Поэтому у них нет точного ответа, как звучит падение дерева в двенадцать часов ночи в чаще леса.

Это была еще одна штука, которую очень хотел постичь Гарм: почему люди зачастую ведут себя самым нерациональным образом и верят в недоказуемое.

И Захаров наглядно собирался продемонстрировать ему это:

— А как по-твоему, что можно налить в бочку без досок и обручей?..

* * *

Прошел день. Есть в подземелье было нечего, поэтому Юрий начал испытывать нестерпимые муки голода. Это было бы еще полбеды, но ему мучительно хотелось пить.

Он прикинул: в состоянии покоя, при не очень высокой температуре окружающей среды — без воды у него будет примерно неделя. Плюс-минус. Потом кровь загустеет и начнет с трудом продвигаться по сосудам, откажут почки, начнутся необратимые изменения в головном мозге. После чего наступит смерть.

Надо было поспешить.

Итак, с Гармом он общий язык нашел. Убедившись, что Юрий практически свой, не пытается покинуть место преступления, Гарм больше не отмалчивался, охотно взявшись обсуждать с ним буддийские коаны.

С одной стороны, это было хорошо. Поддерживая пустой треп с искусственным интеллектом, Захаров каждую минуту помнил, что его цель — усыпить бдительность Гарма, обмануть его, выбраться из этого треклятого подземелья. Словно паук, он наблюдал из темноты, вслушивался в звуки испорченной звуковой мембраны, анализировал полученную информацию, готовый мгновенно вскинуться и нанести короткий и точный удар.

Несмотря на кажущееся дружелюбие Гарма, Юрий не забывал, что это не человек. Эмпатия у нейросети отсутствует как таковая. Снова и снова он пытался переводить диалог на то, чтобы сторожевой пес его отпустил, и снова и снова получал отказ. Не оттого, что Гарм действительно был адским псом — просто такая директива была заложена в его программе. Нарушитель может быть своим, даже другом — но он в любом случае нарушитель, поэтому должен дождаться людей-охранников, которые во всем разберутся. Разночтений