Шрифт:
Закладка:
Положив трубку, она чуть не расплакалась: он разговаривал с ней, будто с какой-то пенсионеркой, у которой неважно с сердцем и никогда не бывает хорошего настроения. Но чего же она ждала от человека, у которого сейчас нет ни секунды свободной, чтобы думать о ней и заниматься — смешно сказать, для такого поглощенного делами работника — своими чувствами?
Она удержалась от слез, заставила себя подавить свои чувства, не думать о Середине.
И все-таки думала… Теперь он, наверное, не нуждается в ее помощи и сам найдет для себя опору — в работе, в спорах с Логиновым, восстановит семью и все будет у него хорошо. Чего же ей еще нужно? Она хотела только помочь ему встать на ноги и ни на что не рассчитывала для себя. И вот он, судя по его звонку, окреп, готов сам за себя постоять. Все, все… — повторяла она себе, — вот и все… Больше мне ничего не нужно. Я не имею права на что-то большее, чем его признательность и простое дружеское чувство, элементарную человеческую благодарность… Ее собственная жизнь не сложилась, ей не повезло. А теперь уже поздно начинать сначала, искать человека, который бы понял ее, которого она могла бы полюбить, которому могла бы поверить… Поверить в то, что он не предаст… А так — лишь бы с кем-то… Лишь бы был рядом какой-то второй, но чужой человек — это каторга на всю жизнь… Этого не будет никогда!
Нелли Петровна взяла со стола принесенный Андроновым небольшой, всего с пол-ладони величиной увесистый кусок металла. Сейчас некогда, идут анализы текущих плавок, но сегодня вечером, а может быть, завтра с утра, до начала рабочего дня, она сама сделает анализ. Нельзя забывать, что бой начался. Нельзя, что бы там ни было у нее на душе…
В дверях стоял Середин. Может быть, она не слышала, как он постучал? Или он и не стучал, а просто вошел?.. Он стоял на пороге в своем длиннополом, далеко не модном черном, как поповская ряса, осеннем пальто и в кепке с пуговкой, не очень ладно сидевшей на его крупной лобастой голове.
— Войдите… — сказала Нелли Петровна и не узнала своего, ставшего невыразительным, глуховато звучавшего голоса.
Она почему-то встала, положила пробу брони на то место, с которого только что взяла ее, и указала жестом руки на кресло перед своим столом.
— Вы… заняты сейчас?.. — как-то неуверенно спросил Середин. — Я… ненадолго, меня ждут там, в конторе…
— Нет, пожалуйста, — сказала Нелли Петровна тем холодным, бесчувственным тоном, какой принимала, когда занятость работой мешала ей долго разговаривать с посетителями. Она ничего не могла поделать со своим голосом. Понимала, что должна говорить иначе, и не могла себя заставить.
Середин продвинулся от двери и остановился перед ней, снял кепку.
— Садитесь, — все тем же официальным тоном предложила Нелли Петровна.
— Нет, я не сяду… Я понимаю, что помешал вам, у вас какая-то срочная работа, — он указал глазами на кусок металла на столе.
«Если бы он знал!» — подумала Нелли Петровна, но промолчала.
— Я не буду вас долго задерживать. Я только хотел сказать вам, как я рад… как я счастлив опять увидеть вас… Я не мог сказать ничего этого по телефону, я был не один в комнате…
Он приостановился и взглянул на нее таким тревожным, молящим взглядом, что все в душе у нее задрожало, в горле перехватило, она покачнулась, но слова, — те слова, которых он ждал от нее, не шли на ум. Она ничего не могла ему сказать.
— Вы встревожены, я вижу, — продолжал Середин, стоя перед ней в неловкой позе с кепкой в руках. — Я уйду… уйду сейчас, не буду отнимать у вас время всеми этими… простите меня, глупостями, не буду надоедать вам, раздражать вас… Я только хочу, чтобы вы поняли, как мне трудно… Я не могу без вас жить, поверьте мне…
— Я верю, — с такою холодностью сказала она, что эти ее слова прозвучали жестоким приговором.
— Нет, я не хочу, чтобы вы сейчас, в этой обстановке что-либо отвечали мне. Я не за этим пришел, — с тревогой в голосе заговорил он. — Я понял, что так, как я говорил по телефону, нельзя было… Все те слова были не мои, они были вызваны обстоятельствами…
— Я понимаю… — без всякого выражения, монотонно сказала Нелли Петровна.
Она сознавала, что ее слова, ее холодность — все это неправда, ложь, это не она говорит. Что-то там, в сердце ее, сломалось, и она не в силах перебороть этого надлома. Последние силы уходили от нее, она оперлась рукой о край стола, чтобы не упасть.
Середин по-своему истолковал ее движение.
— Я сейчас уйду, больше не буду вам мешать. Хочу только просить вас сегодня вечером… конечно, если вы свободны, — торопливо уточнил он, — я хочу просить встретиться со мной в парке, там, где мы были…
— Я должна сегодня вечером сделать одни анализ… — не очень-то и сознавая, что говорит, сказала Нелли Петровна. — Один анализ… — Она невольно взглянула на пробу, лежащую на столе.
— Хорошо, хорошо, — торопливо заговорил Середин и тоже скосил глаза на кусок металла. — Я понимаю и не стану вам мешать. Подожду, когда вы освободитесь. Это даже лучше; сегодня, в первый день приезда Григорьева, меня тоже могут задержать.
— Простите, я не договорила, вы перебили меня, — через силу сказала Нелли Петровна. — Лучше, если не сегодня, дня через два, тогда будет посвободнее, будет спокойнее…
— Хорошо, хорошо… — с готовностью согласился Середин, — подожду, сколько надо. Когда что-то светлое впереди, легче жить…
— Я скажу вам тогда… — голос ее слабел. — А теперь идите, прошу вас…
Середин склонил голову и с кепкой в руке торопливо вышел.
Нелли Петровна секунд пять еще стояла. Вдруг рухнула в кресло, уронила голову на край холодного стола и безудержно, как бывало когда-то давным-давно, в детстве, расплакалась.
Зазвонил телефон. Она подняла голову, вытерла платком лицо, обеими ладонями пригладила волосы. Телефон выключился. Через минуту опять раздались требовательные звонки. Звонил Ковров.
— Я его видел, — сказал он. — Издали.
— Какое у вас впечатление? — спросила Нелли Петровна, не желая рассказывать о своей встрече с Григорьевым, чтобы не поселять в душе
