Шрифт:
Закладка:
Мы сидели и вместе рассуждали, каковы же причины. Первой почти все назвали родителей. Упорное воспитание в традициях русской культуры. Очень важны были в свое время русские гимназии и кадетские корпуса, где обучение шло на русском языке и преподавали блестящие русские учителя, часто бывшие профессора. Важную роль играла и играет церковь, объединяющая людей. И еще благотворительные общества, которые помогают попавшим в беду. Работы в таких обществах много, тем более что деньги собирать трудно, очень богатых людей среди старой русской эмиграции почти нет. «Камфортабл», как говорят американцы, то есть хорошо обеспечены сейчас, в третьем-четвертом поколении многие, почти все, потому что почти все получили хорошее образование и довольно быстро становятся на ноги.
…Так мы сидели и разговаривали, пока одна из «первых ласточек» перестройки среди первой эмиграции — Коля Трубецкой не напомнил мне, что пора ехать на ферму, к Вере Константиновне Романовой. Меня дружно напутствовали, уверяя, что все будет хорошо, что в пасхальные дни можно ходить друг к другу в гости безо всякого приглашения.
Расставались мы дружески, уезжать не хотелось, казалось, мы только-только разговорились, но, как выяснилось, Коля заранее составил, как это принято у американцев, твердое расписание поездок и встреч на весь сегодняшний день.
3
… — Разделись? — быстро и живо спрашивает Вера Константиновна. — Усаживайтесь поудобнее. Вы реку Рузу знаете? — Пока я медлю с ответом, она продолжает: — Руза — это мои любимые воспоминания, я там выросла, у нас там было имение. Красивая река, правда? Она и сейчас красивая? А ухабы на дорогах там еще есть? Больше всего в детстве любила ухабы. А знаете, чем отличается село от деревни?
Мы не знаем.
— Село всегда с церковью, а деревня нет, — оживленно объясняет Вера Константиновна. — Знаете, по деревне в Рузе после революции долго ходил пес моего покойного брата сенбернар по имени Тимофешка. Настоящий сенбернар, не такая дрянь, как нынешние. У него на шее была корзина привязана. Когда корзина наполнялась кусками хлеба, он шел на могилу моего брата и там спал и ел. Трогательно, не правда ли? Нам это одна женщина рассказала, она приехала из Советской России в 1925 году и сама Тимофешку видела. А недавно одна особа написала мне из Москвы, что она помнит, как меня вытаскивали за ноги из будки этого Тимофешки. Как она помнит, удивительно! Я ничего не помню.
— Вера Константиновна, а как ваша семья уехала из России?
— Как удалось? — снова быстро, бодро подхватывает она вопрос. — Сейчас все расскажу. Моя мать была дружна с королевой шведской. И она нас выписала, мы сели на предпоследний пароход, который шел из Питера в Стокгольм. На пристани нас досматривали, помню, даже очки в металлической оправе посмотрели, не золото ли. И там сидел какой-то оборванный человек, играл карандашом и бормотал по-французски: «Не подписывайте эту бумагу, это ваш смертный приговор. Назовитесь только на пароходе, кто вы». К счастью, мать услышала и так и поступила.
— И кто был этот человек?
— Понятия не имею. Вероятно, многих спас. А бумага была, вероятно, чтобы нас арестовать. Мы долго шли в Стокгольм, часто останавливались, в Кронштадте, в Ревеле. В Ревеле подплывает к нам начальник гарнизона, немец, а мы с братом были очень антинемецки настроены, хотя мать у нас немка. Помню, мой брат Георгий кисло так на него посмотрел и положил руки за спину. И я поглядела очень кисло: не хочу с этим поганым немцем разговаривать!..
В разговор вступает Коля Трубецкой. Высокий, худой, с бледным лицом и желтоватыми глазами, сейчас Коля выглядит очень представительно, в синем блейзере и серых брюках, он то сидит на краешке стула, то встает. Коля волнуется — как пройдет встреча. Ведь одну из главных задач своей жизни он видит в том, чтобы помогать налаживанию контактов. И сейчас Трубецкой задает вопрос Вере Константиновне, явно помогая мне:
— А вы к тому времени знали, что происходит с царской семьей?
— Кто знал, кто не знал, — дипломатически, то ли не желая, то ли — у нее сегодня хорошее пасхальное настроение — избегая говорить на «кровавые», как она потом обмолвится, темы. — Я малая была, что я понимала? С детства больше всего люблю море и ходить под парусом, а тут шли на настоящем корабле, мне все было интересно…
Жили мы в Швеции, потом в Бельгии, потом переехали к маминому брату в Германию, к герцогу Ольденбургскому. Вот посмотрите гравюру его замка, я вам лупу дам. Потом мама умерла от рака. В общем, так я и прожила в Германии до 1951 года. Потом приехала в Америку.
— А как вы пережили войну? — спрашиваю я.
— Работала, как же еще, как все. Переводчицей стала для «остов». Почти сразу появились русские, угнанные в Германию, уже в 1941 году. Назывались — рабочие с Востока. Значок — белый с голубым, не слышали? Написано: «Ост».
— Об этом писал наш замечательный писатель Виталий Семин, — говорю я. — Он мальчиком был угнан в Германию.
— И это опубликовано? Никогда не слышала. Я бы почитала.
— Он уже умер, от разрыва сердца.
— Еще бы, перенести такое. Я же все это сама наблюдала. У меня были очень хорошие отношения с русскими, помогала, чем могла, вообще, подкармливала. Однажды собрала на пасху русских женщин, почитала Евангелие и сказала, что надо помнить, что все мы русские и надо вести себя достойно. Среди них были верующие, все время пели пасхальный канон.
— Знали?
— Прекрасно знали, я сама удивлялась. После этого одна советская женщина встретила меня и сказала: «Благодарю вас за хорошее обращение». Слава богу, говорю, свои люди…
— А они знали, что вы Романова?
— А как же? Конечно! Война, надо друг другу помогать… После пасхи у меня сразу начались неприятности. Для гестапо это был знак. Им давно не нравились мои связи с русскими. Я еще ребенка крестила советского,
