визуально показывает, какое место в Византии занимала классическая культура: по сути, она лежит в основании Креста (причем Аид изображен величественным, а не отвратительным, несмотря на раны на животе), даже если сам Крест и торжествует[100].

Из средневековых хроник очевидно, что зрительные образы, и в особенности статуи, играли роль пространственно-временных маркеров. В изложениях всемирной истории, создаваемых в то время, взлет и падение идолов означали начало и конец ключевых исторических эпизодов, даже целых эпох. Тодд С. Берзон указывает, что появление идолов «отмечало возникновение устойчивой истории религиозных отклонений», как пишут ересиологи [Berzon 2016: 136]. Сюзанна Конклин Акбари выявляет три различные модели использования идолов как маркера темпоральных разрывов в средневековых хрониках: «историографическая», где идол означает границу между временными периодами, «инкарнационная» модель, в которой разрушение идолов возвещает наступление новой эры и скорое пришествие Христа, и «ковенантная», где идол означает появление закона Моисея и установление соглашения, т. е. связи, между Богом и человеком [Akbari 2012: 139]. В византийских хрониках мы наблюдаем все три модели, хотя «историографическая» и «инкарнационная» появляются чаще и выглядят выразительнее.

В роли хранителей времени статуи Константинополя приобретают огромное значение, особенно в переходные и/или решительные моменты. Поэтому логичным выглядит эпилог хроники Никиты Хониата: через подробные вербальные описания статуй Хониат как бы возвращает их к жизни и вместе с тем оплакивает их гибель от рук крестоносцев. Жестокость по отношению к статуям выглядит как жестокость по отношению к самой империи, и итогом становится ее временное, но все же пугающее исчезновение. Пока стояли статуи, Константинополь и Романия тоже были невредимы. Разрушение статуй означает гибель империи, разрыв связи времен и конец той цивилизации, которую знал Хониат и другие византийцы.

Хроника Иоанна Малалы

Кем был Иоанн Малала? Уроженец Антиохии («Малала» на сирийском языке означает «оратор»), перебравшийся в Константинополь в 530-е или 540-е годы, он написал хронику всемирной истории – восемнадцать книг, начиная с Сотворения мира и заканчивая царствованием Юстиниана I[101]. Ученые спорят, кем была добавлена книга 18 – самим автором или кем-то другим. Перед нами первая византийская всемирная хроника, и с точки зрения языка она считается «невзыскательной»: автор использует разговорные конструкции, доступные для простонародья, и это кажется «глотком свежего воздуха на фоне пуристских изысков» [Ibid.]. Вероятно, книга Малалы пользовалась популярностью, поскольку она была переведена на церковно-славянский и грузинский языки, а в VI веке считалась одним из ориентиров литературного творчества [Jeffreys 2006: 127–140][102].

Малала сурово порицает статуи и их использование в качестве идолов. В связи с этим он упоминает некоторых персонажей древности: «мудрейшего Софокла» [Малала 2016], Орфея – «очень образованного и известного поэта» [Там же] – и Авраама. Несмотря на отвращение к идолам (во всяком случае, в качестве хрониста он относится к ним именно так), он постоянно их упоминает. В тексте то и дело возникают статуи богов и императоров – вскоре уже начинаешь ждать, когда появится следующая. Однако в этом перечислении битв, царей, бунтов и природных катастроф нет места иконам. Иногда упоминаются реликвии и церкви. Однако статуи упоминаются настолько часто и описываются настолько подробно, что христианские святыни невольно меркнут. Акцент на статуях связан с акцентом на камне и бронзе, которые Малала считает самыми устойчивыми материалами, способными передавать впечатление как в визуальной, так и в текстовой форме.

Первое предложение, с которого начинается хроника, звучит так: «Адам, первый человек, был сделан, или сотворен, Богом из земли» [Там же]. Получается, Бог – это скульптор, и он вылепил Адама высотой в шесть футов, с руками толщиной в 14 пальцев и стопами шириной в 16 пальцев. Из-за этих точных измерений Бог у Малалы предстает умелым ремесленником, знающим пропорции. Далее он упоминает сына Адама Сифа, который был «мудр от Бога» и дал имена звездам и планетам. В книге 1:5 далее говорится, что Сиф приказал выгравировать эти имена на каменной скрижали. Итак, если первый человек был создан Богом из земли, то первые знания о небе были высечены на камне. Малала приводит пример того, насколько долговечна каменная скульптура:

Потомки Сифа… имея предвидение разрушений или изменений, которые затем повлияют на человечество, сделали две таблички, одну из камня и другую из глины. На них они вписали все, что Сиф, их дед, утверждал в связи с небесами, учитывая, что если когда земной мир людей изменится посредством воды, то надпись на каменной табличке останется; если же через огонь, то сохранится глиняная табличка. <…> Каменная табличка осталась на горе Сирис после потопа и лежит там и в настоящее время [Там же].

В этом эпизоде (позаимствованном, как утверждает Малала, из «Археологии» ученого Иосифа) вырисовываются некоторые характерные для хроники в целом тропы, связанные с камнем, резьбой и статуями. На камне высечено знание о небе, переданное от просвещенных предков. Камень переживает многие тысячи лет; он крепче глины и лучше противостоит разрушению. Однако и глина по-своему ценна, ибо если камень передает сокровенные знания прошлых веков, то глина – или субстанция, на нее похожая, т. е. земля, – служит основой самого человечества, поскольку именно из этого материала Бог сотворил Адама. К концу первой книги Малала окончательно формирует свою материальную телеологию: в тексте появляется Гефест, который, по словам автора, был обожествлен за то, что научил человечество создавать инструменты и оружие из железа, «ибо прежде его времени люди воевали дубинками и камнями» [Там же]. Заменив старый материал новым, Гефест принес людям «силу и безопасность». Однако если камень и уступил первое место железу – по крайней мере, на войне, – его все равно продолжают использовать. Камень и железо можно подчинить, чтобы изготавливать из них различные предметы. И тот и другой материал используются для создания трехмерных изображений.

Еще один аспект материальной культуры, который Малала прослеживает сквозь время, – это надписи на камне и не только. Он непосредственно связан с идеей долговечности, воплощенной в статуях, которые в древнем мире устойчиво ассоциировались с письмом и памятью. Эта связь была такой прочной, что надолго пережила саму Античность. Именно поэтому Аммиан Марцеллин критикует римских сенаторов за то, что они воздвигают собственные статуи, тем самым надеясь обрести бессмертие. Когда Квинт Аврелий Симмах упоминает, что статуя, воздвигнутая Феодосию Старшему римским сенатом, «прославит его среди имен древности», он открыто приписывает скульптуре харизму былых времен и при этом утверждает, что в качестве статуи человек присоединяется к элитному – и вечному – клубу Античности[103]. Марселлин и Симмах определенно понимали, что и статуям