Шрифт:
Закладка:
— Не мне судить — согрешил ли он, нет ли, — сурово ответила Дарья Осиповна. — Муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела. Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем. Не мое дело мужа покойного осуждать.
Я эти цитаты из Библии сам знаю, в моем мире их любят цитировать и там, где надо, и там, где не надо. При желании в Библии можно что угодно отыскать.
А как бы мне не взорваться и не начать орать на бедную женщину? Еще чуть-чуть, сам начну сомневаться в том, что она убийца.
Ладно, попытаюсь поразмышлять вслух.
— Дарья Осиповна, очень похвально, что вы человек верующий и знающий. Но вы мне сказали, что жизненного опыта у меня мало. Не в этих словах, разумеется, но близко. Но кое в чем моего опыта даже на вас хватит. Верите? Вот и ладно. А теперь давайте рассуждать. Готовы?
Раскольница посмотрела на меня и кивнула. Уже хорошо.
— Что мы имеем в настоящий момент? — начал я рассуждения. — А мы имеем труп вашего супруга. Вы можете сколь угодно говорить, что Паисий упал и убился, но доктор сказал иное. Он еще и бумагу составит, с печатями. (И чего это я про бумагу с печатями?) Как вы считаете, кому поверят судьи? Женщине, которую подозревают в совершении преступления или ученому человеку? И бумаге с печатью? Только, ради бога, не цитируйте Священное писание.
Вдова молчала. Я опасался, что она, чисто из упрямства, опять заладит — муж сам упал и убился, но женщина рассудительно сказала:
— Ученому человеку, конечно же, больше поверят, чем мне, бабе неграмотной, да еще и древлеправославной веры.
— Вы бы лишку-то на себя не наговаривали, — улыбнулся я. — Вон, как вы в Писании разбираетесь. Другое дело, что ваше упрямство никого до добра не доведет. Я знаю, что мужа убили вы. Не признаетесь — так и ладно, бог с вами. Тимофей признался в убийстве, но мы уже установили, что преступления он не совершал. А вам за убийство мужа лет восемь дадут, да еще за упорство добавят. А сынок года два получит за то, что попытался следствие ввести в заблуждение. Скажите правду. Ведь ее, как известно, говорить куда полезнее, чем лгать. За правду-то вы не восемь, а лет пять получите, а Тимка — тот вообще ничего не получит. Парень мать пытался спасти — святое дело.
— Я свое слово сказала, больше ничего не скажу.
— Что ж, тогда сделаем перерыв, — решил я. — Посидите немного, подумаете. — Повысив голос, позвал: — Ваше высокоблагородие! Будьте добры — отрядите кого-нибудь в конвоиры.
В дверях появился Абрютин и Фрол.
— Куда ее? — поинтересовался исправник. Предложил: — Может, Тимофея в холодный чулан отвести, а бабу в теплый?
— А пусть они вместе сидят, — решил я. — Сговориться они уже сговорились, раздельно сажать смысла нет. Пусть посидят и подумают над своим поведением.
Знаю, что неправильно поступаю, но вдруг, мать с сыном, посидят да и надумают-таки сделать признание?
Утром, позавтракав опостылевшей кашей, я отправился в дом покойного Ларионова. Исправник остался чертить план сеней, да он мне не слишком-то и нужен. Взял с собой пару городовых — Егорушкина (чтобы опять по девкам не убежал, а дело делал) и Смирнова. Еще, в качестве представителя местной власти и понятого, прихватил старшину Тузова.
От Пачи до Замошья идти не очень и далеко — версты две, но лучше ехать на санях. Несолидно, чтобы власть по сугробам шлепала. И снега как раз намело.
Надеюсь, мы не слишком рано? Кажется, у Ларионовых три коровы? Успела хозяйка их выдоить или нет?
Замошье — деревушка небольшая, домов семь, зато дома высоченные. Я бы их даже назвал — двухэтажными, но то, что мне кажется первым этажом, это подклеть. И в окнах стекла вставлены. Не бедствуют староверы!
— Агафья, открывай! — заголосил староста, принимаясь стучать в небольшую дверь.
— И кого там несет? — откликнулся из-за двери приятный женский голос.
— Не узнала, что ли? — окрысился старшина.
— Узнать-то узнала, а с чего я тебе открывать должна? Муж у меня под арестом в твоем доме сидит, свекровь тоже.
Я решил, что и мне следует присоединиться к уговорам:
— Госпожа Ларионова, будьте добры — пустите к себе добрых людей! А если не впустите, то они выломают дверь.
За дверью наступила тишина. Видимо, супруга арестованного Тимофея осмысливала услышанное. Не знаю, что на нее больше подействовало, но дверь нам открыли. Правда, внутрь впускать не пожелали. Агафья — молодая миловидная женщина, которую портил черный платок и черная же кофта, стояла в дверях.
— Приветствую вас, — прикоснулся я к меховой шапке. — Рад вам сообщить, что моя фамилия Чернавский. Я судебный следователь и мне нужно вас допросить. А теперь скажите — вы нас впустите, и мы станем разговаривать внутри дома или мне вас сразу арестовать и отвезти в каталажку?
Надеюсь, рядом с полицейскими в форменных шинелях моя меховая шуба выглядела представительно? А я еще ее и распахнул, чтобы были заметны позолоченные пуговицы мундира.
— Куда? — растерялась женщина.
— В тюрьму, дура, — подсказал волостной старшина.
— В какую-такую тюрьму? — растерялась женщина.
Воспользовавшись растерянностью женщины, я слегка отстранил хозяйку и шагнул внутрь. Ухватив под локоть Агафью, начал подниматься наверх, популярно объясняя:
— Тюрьма, уважаемая Агафья, это такое специальное заведение, в котором содержатся люди, нарушившие закон. Убийцы там всякие и разные, а еще воры. Бывает, что и такие люди попадают, которые следователю врут. Но вы же не из таких, верно?
Пока поднимались на мост, деливший дом на две части, отметил, что лестница и на самом деле крутая. Если сверху упасть по пьяни, то можно и шею свернуть. Но Паисий не падал, его столкнули.
В сенях, благодаря окну — тоже, надо сказать, застекленному, дольно светло. Слева дверь ведущая в избу, справа — еще одна лестница, на три ступеньки, за ней дверца, ведущая на повить. А еще лежат какие-то хозяйственные инструменты, да ступа, из которой торчит рукоять пестика. Нет, это не пестик, а целый пест. Что
