Шрифт:
Закладка:
А кто богатых любит? Я сам не люблю. А Егорушкин, значит, пошел чуланы глядеть? Может и так, но бьюсь об заклад, что этот, который Бляо-Дун, что значит, Дон-Жуан по-китайски, не только чуланы смотрит. И как это люди все успевают? И по девкам ходить, и службу справлять? Талант, наверное, а я попросту завидую.
Как только подследственного увели, появился Абрютин.
— По уряднику придется дело открывать, — грустно сказал господин исправник. — Только, ума не приложу — как доказывать станем?
Я глубокомысленно пожал плечами, потому что сам о том только что думал.
— Как я понял — убийца, это жена Паисия? — спросил исправник. — Вопросы вы хитрые задавали, и мужик врать не умеет.
— Я тоже думаю, что это жена убила мужа, — кивнул я. — Если бы кто-то другой, так выгораживать бы не стали. А мать — это мать. Может, сидели и рядили всей семьей — кому на каторгу из сыновей идти?
— У старшего детишек четверо, ему нельзя ни в тюрьму, ни на каторгу, — хмыкнул Абрютин. — У Тимофея детей нет, да он и младший. Младшие всегда за старших отдуваются, по себе знаю. Я третий сын в семье, до сих пор маленьким считают.
— Ничего, всех родственников допросим. Если сын или дочки не скажут правды, то либо невестки расколются, либо зятья, — оптимистически заметил я.
В проходе появился Федышинский.
— А вы заметили, господа, что наметилась некая тенденция? — заметил доктор. Посмотрев на наш с исправником озадаченный вид, пояснил. — По милости нашего господина судебного следователя, год начинается с двух убийств. И в обоих случаях убийцей является женщина!
Глава двенадцатая
Раскольница
Перед тем, как отправить городовых за Дарьей Ларионовой, решили сделать обеденный перерыв. Начальство — мы с Абрютиным и доктор, ели в «допросной», а остальной народ — в общей комнате, превращенной в спальню и столовую. Обедом занимался канцелярист Илья, а в помощь ему отрядили младшего городового Спиридона Савушкина. Правда, их забота заключалась лишь в том, чтобы притащить чугунки и горшки с едой в волостное правление. Старшина Тузов успел подсуетиться и «нарезать задачу» своим мужикам, чтобы те готовили пищу для господ. Очередь там какую-то установил, или еще что — не знаю, не выяснял. Щи, разумеется, постные и каша такая, которую можно есть лишь с большой голодухи, но мы ели. К тому же, по молчаливому уговору, мы до сих пор считали, что находимся в дороге, поэтому, без зазрения совести, доедали сало и копченое мясо из домашних запасов.
Фрол изволил отсутствовать. Скорее всего, любвеобильный помощник пристава (с должности его не сняли), отобедает у кого-нибудь из деревенских баб. Может — у какой вдовушки (хорошо бы), а то и мужней жены (это хуже).
Только мы закончили брякать ложками, принялись за чай, как появился Фрол.
— Долго гуляешь, — с недовольством бросил Абрютин. Но потом сжалился над бывшим ефрейтором русской армии. — Иди обедать. Мы тебе щей и каши оставили, хотя ты и не заслуживаешь.
Василий Яковлевич, строгий человек, но со времен военной службы твердо установил правило — подчиненных надо кормить! Это, кстати, любил повторять и мой отец. Дескать — командир может сам оставаться голодным, но бойцы обязаны быть сытыми.
— А я уже перекусил, ваше высокоблагородие, — сообщил Егорушкин.
— Опять бабы? — хмыкнул Абрютин. — Эх, Фрол…
— Так отчего сразу бабы-то? — обиделся фельдфебель. — Если Фрол — так сразу и бабы. Савелий, волостной писарь меня обедом кормил. Я ж вместе с ним чуланы глядел, как велено было.
— Небось, у писаря жена красивая? — хмыкнул доктор, вызвав общий хохот и у нижних чинов, и у начальства.
— Ну, жена-то у него есть, Марьей зовут, только косая она на один глаз, да и старая, — не смутившись ответил Фрол. — Савелий на ней женился, потому что приданое хорошее дали, а он в семье младший и за душой ни земли, ничего нет. Зато она интересную штуку мне рассказала про Паисия Ларионова. Не знаю, если Марья врет, так и я вру, но болтают в Паче, что у Паисия в Череповце зазноба завелась.
Вот это уже интересно. Пожалуй, если у Паисия завелась зазноба, то мы получим мотив для убийства. А я тут сижу, чаем давлюсь, вкуса почти не чувствую и голову ломаю — отчего это жена, прожив с мужем тридцать лет, решила его убить?
— А что за зазноба, не говорят? — заинтересовался я.
— Говорить-то говорят, только не знают — что за зазноба. Паисий в город масло несколько раз отвозил на продажу, вроде, видели его с кем-то. Но ведь и ошибиться могут, да и соврать.
Тоже верно. Будь эта зазноба в Паче, рассмотрели бы, и все бы прознали. А в Череповце — кто-то что-то видел, кому-то рассказал, там преувеличили — и, пошла гулять сплетня. Но даже такая зацепка лучше, чем ничего.
— Еще что-нибудь болтают? — спросил я.
— Удивляются. Как это никто не заметил, что у Паисия, когда тот в гробу лежал, нос ненастоящий? Но кое-кто уверяет, что сразу понял, что дело нечистое. Только врут они все. Из Пачи на похороны раскольников никто не ходит, да и сами раскольники на православные похороны не показываются.
Ну да. А ведь живут совсем рядышком, а у каждого, словно бы своя жизнь. Но, опять-таки — волость-то у них одна, как они необходимые вопросы решают? Да хоть с тем же межеванием и с покосами. Там же всегда какие-то споры, проблемы. И школа в Паче имеется. Неужели дети старообрядцев занятия не посещают? Возможно, что и не ходят. Там же Закон Божий ведется. Но детей кто-то грамоте учит. Вон, Тимофей Ларионов грамотный, и протокол допроса прочитал очень внимательно, и подпись поставил.
— Василий Яковлевич, а у староверов в деревнях свои старосты есть? — поинтересовался я.
— Нет у раскольников никаких старост, —
