— Ох, даже не говорите, где нам на староаглицком шпрехать? Я и на современном-то английском книг не читаю, а вы мне про старый, — усмехнулся я, хотя и был донельзя удивлен новым открытием. Вишь, доктор читает староанглийских ученых. Не знал. Но меня сейчас интересуют не способы бальзамирования трупов, а нечто более нужное. Я вообще не понимаю практического смысла бальзамирования тел. Ладно, что египтяне верили в возвращение души в тело, а нам-то это на кой?

Федышинский, словно услышав мои мысли, сказал:

— Профессор Херсл считал, что главная задача бальзамировщика, как и задача декоратора или гримера — скрыть неприглядные следы смерти на лице человека. Чтобы, так сказать, живые могли видеть красоту! Вот здесь, например, гример неплохой, но явно, что доморощенный.

К чему это он? Лицо покойного вполне себе ничего. Правда, половину лица занимает борода. Пятаки на глазах, нос, уже сморщившийся и начавший сохнуть. Нос, кстати, выделялся на загорелой и задубелой крестьянской коже своей белизной.

А Михаил Терентьевич ухватил покойного за нос, легко отделил его от тела.

— Вот, господин следователь, извольте видеть.

В том месте, где у покойного был нос, зияла вмятина, покрытая запекшейся кровью.

— Держите, — хохотнул доктор. — Это, скажем так, ваш трофей. Улика для окружного суда.

С некоторой неприязнью взял в руки нос. Из чего это он? Из воска, что ли? Нет, вылеплен из обычного теста. И мука смешанная — пшеничная с ржаной. Затейники убийцы. Гоголя наверняка не читали, не знают, что в его повести нос жил собственной жизнью.

С мукой — очень мудро. Если лепить из воска — слишком заметно. Неотбеленный воск — он темно-желтый, почти коричневый. А мука как раз подойдет. Если не слишком присматриваться, то во время похорон не заметят, что нос накладной, а кто станет пристально вглядываться в такой момент? К тому же — похороны были во время Масленицы, не до покойников.

Надо какую-нибудь тряпочку найти, упаковать вещдок.

— Пока могу сказать, что собственный нос покойному сломали еще при жизни, — заметил Федышинский. — Гляньте сами.

И в самом деле — нос у мертвеца не просто разбит, а вмят, словно бы провалился между медными пятаками, прикрывавшими глаза. Понял. Если бы нос сломали после смерти, крови бы не было.

— Но, как я полагаю, причиной смерти стало что-то другое? — осторожно заметил я. Но кто знает — может, осколки кости проникли в мозг?

— Пятачки, покамест, придется снять, — сказал доктор, снимая монеты. Кивнул мне. — Помогите перевернуть.

— Вот, как всегда — с доктором свяжешься, приходится покойников тягать, — проворчал я, принимаясь за дело.

— Ну, хоть какая-то от вас польза, — парировал Михаил Терентьевич, принимаясь ощупывать шею у трупа. — А шейные позвонки сломаны.

Хоть здесь урядник не соврал. Шея и на самом деле сломана.

— Давайте его назад перевернем, — сказал доктор. Когда мы переложили Ларионова на спину, спросил:

— Ну-с, временный помощник лекаря, высказывайте свое мнение.

— Ларионова удали по носу чем-то тяжелым. Либо обухом топора, либо кувалдой, — предположил я. — От удара он упал, скатился с лестницы и при падении сломал себе шею.

— Скорее всего — удар был нанесен гирей, возможно кастетом, — уточнил доктор. — Если бы кистенем или кувалдой — вмятина на лице была бы гораздо глубже. И с лестницы покойный не скатился, а рухнул взад себя. Если бы упал лишь с высоты собственного роста, то вряд ли сломал бы позвонки.

— Значит, все-таки, умышленное убийство, — вздохнул я.

— А вы догадливы, если учесть ваш возраст и необразованность, — усмехнулся доктор. Ишь, до сих пор мстит мне за неосторожную реплику.

Пропустив шпильку Федышинского мимо ушей, резюмировал:

— Умница наш исправник. Не зря заподозрил, что урядник скрывает убийство.

— Вот, видите, нашлась вам работенка, — повеселел доктор.

Хотел ответить — мол, это не то, что у некоторых эскулапов, которые сделают свое дело за пять минут, а потом отдыхают. Сказал другое.

— Михаил Терентьевич, вам, наверное, можно в Череповец возвращаться. Думаю, я здесь дня на три задержусь, не меньше. А официальный Акт позже пришлете, не горит.

— Нет, я лучше здесь побуду, — хмыкнул доктор. — А не то, не дай бог, с вашим появлением новые трупы появятся, чего мне туда- сюда мотаться?

— Типун вам на язык, ваше высокородие, — помотал я головой. — Нет бы сказали — останусь, чтобы судебную медицину вам преподать, а вы всякие гадости говорите.

— А не надо было старика обижать — ишь, тело недвижное и бездыханное.

Врет, господин медикус. Я такое не говорил, а мысли Федышинский читать не умеет. Но хочет остаться — нехай остается. Вдруг и на самом деле патологоанатом еще понадобится? А командировочные ему Абрютин платит, а не Окружной суд.

Значит, труп отправить обратно на кладбище, а всех чад и домочадцев покойного — немедленно под арест. Задержим, там и станем разбираться.

Глава одиннадцатая

Чистосердечное признание

Решив, что надо немедленно задержать всех чад и домочадцев, малость погорячился. Во-первых, родственников у Ларионова много и всех, как говорится, не пересажаешь. А во-вторых, что самое главное — если я всех арестую, куда их дену? Той самой «холодной», куда в книгах и фильмах определяют крестьян, здесь нет. В подвал посадить или в сарай запереть? Так зима на дворе, в сарае замерзнут, умрут и тогда уже в отношении меня откроют уголовное дело. А себя мне отчего-то жалко. Так что, аресты станем производить постепенно, по мере поступления подозреваемых. А вот куда их определить — пусть волостной старшина с господином исправником думают. Или сразу в город отправим, в участок или в тюрьму.

Еще летом, когда я только-только собирался отправляться в Череповец, меня консультировал следователь Новгородской судебной палаты, наставляя, что следователь, приступая к работе над «темным» делом, должен в первую очередь очертить круг лиц, которых необходимо допросить, а во-вторых — отыскать мотивы возможного преступления. Классика жанра — ищи, кому выгодно.

Правда, когда новгородский следователь давал мне наставления, он подчеркивал, что исходя из опыта (не его личного, а опыта расследования) близкие родственники или хорошие знакомые, убивая своего друга или родственники, очень любят скрывать его труп (топят, закапывают), а то и вовсе его расчленяют. Расчленив, мужчины предпочитают вывозить куски тела в безлюдные места