Тогда для чего всё это было: расследование, риск, азарт, жажда возмездия? Ведь он с самого начала знал, что этот путь заведёт его в тупик, выложенный драгоценным металлом. Знал с того самого момента, когда выдвинул версию о преступнике-перевёртыше. Но он знал и другое: он — солдат на передовой с коварным злом, а тварь, сотворившая всё это с несчастной девочкой — зло в самом натуральном виде. Враг. Врага надо знать в лицо, даже если пока ты не можешь ему противостоять.

Это ещё не точка. Всего лишь многоточие.

Сомов послал запрос на идентификацию. Некоторое время спустя Система выдала требуемую информацию. А дальше… Растерянность и разочарование.

Результат был настолько неожиданным, что Сомов надолго застыл перед монитором информера, пытаясь осознать и принять увиденное. С фотографии на него смотрело не очень привлекательное, но определённо женское лицо. Справа от фотографии значилось: Наталья Эдуардовна свет Смердюкова.

Не веря своим глазам, Сомов просматривал биографическую справку: статус: ВИП-1; возраст: 26 лет; место работы и должность: Кредитный Департамент ВИП-отделения ГосРосБанка, директор. Отец: Председатель правления ГосРосБанка, Эдуард Осипович Смердюков, ВИП-1; двоюродный брат… (Сомову стало трудно дышать) …Министра государственной безопасности маршала Сергея Сергеевича свет Чаданова.

Главным и единственным его подозреваемым оказалась женщина! И она никак не могла изнасиловать Катю Эктову. Разве что… (мозг лихорадочно искал объяснений). Разве что она принесла сперму с собой и впрыснула её в задний проход жертвы, имитируя нападение мужчины.

Но это же полная чушь?!

* * *

Сомова задержали прямо там, в мониторинговом зале.

Даже будучи лучшим в Академии оператором-аналитиком ГЛОСИМ и, казалось, знающим всё о работе Системы, он оказался не в курсе, что при запросе идентификации личных данных «золотых» Система информирует руководство МГБ о факте проверки.

Капитана Следственного управления МГБ Александра Сомова спасло только родство с прославленным генералом Пяйвененом, по крайней мере, иного объяснения тому, что его не уволили и не люстрировали, причём вполне заслуженно, он не нашёл. После длительного разбирательства его разжаловали в поручики и перевели в Управление гражданского надзора.

Сидеть на стуле.

* * *

На темно-зелёном с широким золотым бордюром ковре в кабинете начальника Следственного Управления МГБ по Санкт-Петербургу и Санкт-Петербургской губернии нежился отражённый от стеклянной дверцы антикварного кабинетного шкафа большой солнечный блик. Словно световой коврик постелили аккурат перед самым столом хозяина кабинета.

Поручик наступил на солнечного зайчика-переростка и встал по стойке «смирно».

Начальник Управления генерал-майор Владимир Харитонович свет Бурцев восседал за массивным столом из морёного дуба, откинувшись на спинку огромного обитого тёмно-бордовой кожей кресла, размерами своими больше походившего на трон.

Чёрный парадный, или как он ещё называется — «придворный», генеральский мундир с пышными эполетами, широким аксельбантом, золотым шитьём по воротнику и обшлагам был сплошь увешан наградами. Под левым эполетом сияла бриллиантами «тарелка» Звезды ордена Святого Владимира, а под правым — такая же огромная Звезда ордена Святой Анны. Мелких же «побрякушек» было не счесть.

Абсолютно лысая голова главного петербургского сыщика блестела как вощёное яблоко. Густые вислые усы, опускающиеся ниже мясистого розового подбородка, в какой-то мере компенсировали полное отсутствие растительности на «верхнем этаже» и придавали генералу вид суровый и даже боевой. Но в сочетании с мишурой наград, галунов и прочей позолоты вся эта грозность приобретала налёт карикатурности.

На стене за спиной хозяина кабинета, занимая почти всё пространство от пола до потолка, разместился огромный ростовой портрет монарх-президента. Придворный искусник Александр жар Шубин, известный фразой: «Я не пишу пейзажей и натюрмортов — они не платят» — изобразил Государя в простом походном мундире на фоне не так давно запущенной в работу мурманской установки ГЛОСИМ «Клевер».

По правую руку от монарх-президента висел вдвое меньший размерами поясной портрет министра государственной безопасности маршала Сергея Сергеевича свет Чаданова, а по левую — начальника Главного управления МГБ по Санкт-Петербургу и губернии генерал-полковника Романа Анатольевича свет Рыкова.

— Вольно, Саша, вольно, — по-отечески ласково проворковал Бурцев и, выхватив из рукава белый накрахмаленный платок, картинно промокнул глаза.

Всем своим видом он демонстрировал сочувствие: усы генерала подрагивали, густые подкрашенные брови сошлись над переносицей «домиком», влажно блестели печальные карие глаза. Но поручик продолжал стоять не шелохнувшись, как вбитый в землю стальной костыль. К театральным этюдам генерала он оставался равнодушен.

Два года назад в этом самом кабинете заседала трибунальная комиссия, решавшая его судьбу. И Бурцев тогда, брызжа слюной и потрясая кулаком, убеждал всех, что на Сомова необходимо надеть белый браслет. Генерал Бурцев, считавшийся едва ли не самым близким другом Игоря Николаевича Пяйвенена, разбитно гулявший на свадьбе Сомова и Насти, во всеуслышание застолбивший за собой право быть крёстным отцом их первенца, требовал максимально строгого наказания для «гнусного предателя».

Но совершенно неожиданно за Сомова вступился начальник главка генерал-полковник свет Рыков. Его вердикт был краток и не эмоционален: «Вы самовольно без приказа пытались найти преступника. Ваш порыв понятен. И отчасти даже делает вам честь, капитан. Но, идя к своей благородной цели, вы сами превратились в преступника. Нарушение должностных инструкций, особенно тех, что касаются особого контингента — это преступление. Я слышал, вы отличный оператор ГЛОСИМ? Вот и отправляйтесь служить в УГМ. Конечно, с понижением в звании…»

И вот теперь генерал Бурцев в том же самом кабинете сидел на своём «троне», потел, отводил взгляд, беспрестанно тараторил и старательно изображал из себя близкого родственника или закадычного друга. При этом откровенно переигрывал.

— Как ты, дружочек? Да что ж это я?! Понятно же как! Я сам всю ночь не спал. Всю ночь! Что уж про тебя-то говорить! О, господи! Это какое же горе всем нам!

Сомов молчал.

— Я… Мы с Настиным отцом Игорем Николаевичем… Мы ж с ним через такое вместе прошли. И Настасью я помню еще совсем малышкой. И вдруг такое!

При упоминании имени жены Сомов напрягся. За последние часы он бесконечное множество раз повторял её имя про себя, словно чиркая зажигалкой в темноте безысходности, будто делая самому себе искусственное дыхание. Настя — короткая вспышка света, Настя — ещё одна порция воздуха. Настя…

Сознание его вяло реагировало на всё происходящее. Реальность он воспринимал отстранённо, как скучное кино, выключить которое нет никакой возможности, и нельзя даже просто закрыть глаза или отвернуться. Звуки, краски, ощущения — всё померкло.