Ночной брат даже обрадовался. Вкусно, мол, страсть как соскучился.

Потом началась работа. Звенели бубенцы на браслетах, подпевали звучащей арфе. С шорохом раскрывались шёлковые крылья, несли Арлетту вниз. Бенедикт работать по-прежнему не мог, так что опять пришлось обходиться одной. Поначалу дело шло весело. Канат оставался в тени деревьев. Листья тихонько шуршали, отдавали утреннюю росу, делились ночной прохладой. После шестого танца солнце поднялось высоко, над ярмаркой раскинулся пыльный полдень самого долгого дня. Арлетта устала, попросилась недолго отдохнуть. Бенедикт поворчал, но позволил. Даже пожалел, принёс напиться-умыться. Канатная плясунья расцвела. Вот как любит. Заботится.

Седьмой танец дался не так-то легко. Но она знала всякие хитрости. Можно ведь и не спешить, танцевать медленно, выгибаться красиво и томно. Ночной брат всё понял, заиграл что-то плавное, протяжное, как большая река Либава. Ну вот и всё. Раз-два-три-четыре – пятнадцать шагов, прыжок, полёт, руки тянутся к лестнице… Но лестницы на месте не оказалось. То ли ветром её отнесло, то ли прыгнула плохо. Тупая Арлетта! Девочка двадцать два несчастья. Она падала и знала, что дрожащие за спиной крылья ей не помогут. Как один человек, ахнула дождавшаяся своего часа публика. Что-то резко, отчаянно крикнул ночной брат. Что-то совсем глупое, что-то про щи, и тут Арлетта упала.

Упала и сейчас же вскочила на ноги. Удар получился упругим, точно о полотняную крышу повозки. Повезло. Уважаемая публика вопила и бесновалась. Девочка-неудача, не будь дура, сделала вид, что так и задумано, и принялась раздавать во все стороны комплименты, поклоны и воздушные поцелуи.

– Оу, – донёсся до неё негромкий голос Бенедикта, – господин музыкант, ты есть жив или как? Надо же, какой нежный! Подожди помирать, не порть представление.

Ночной брат ответил что-то, вяло и неразборчиво, но сердито. Значит, не помирает. Надо же, как испугался. Сразу видно, не шпильман. Вот Арлетта, природный шпильман, ещё два раза сплясала, и шарики на канате покидала, и прошлась с завязанными глазами туда-сюда, а он, слабак, даже играть не смог. Так, подстукивал на бубне.

Зато на следующее утро взбунтовался. Должно быть, благородная кровь взыграла.

– Сегодня она наверх не полезет!

– Почему это?! – возмутилась Арлетта.

– Совсем глюпый, да? – поинтересовался Бенедикт. – Ярмарка – последний день. Публика подгулял, пьяный, денег не жалеть. Да ещё о вчерашнем падении слух пройти. Столько их набежит – деньги мотыгой наскребьём.

– Лопатой, – сказала Арлетта.

– Нагребём, – сказал ночной брат и добавил: – Не понимаю. Это ведь твоя дочь.

– И не поймёшь, – отрезал Бенедикт, – ты в рубашка родился, с серебрьяный ложка во рту. А нам каждый грош дорог.

– Да ведь вчера, навскидку, десять золотых заработали. Фиделио шапку таскать не успевал. Стадо коров купить можно.

– О-у! Чужие деньги считать дьело нехитрое.

– Хорошо. Пусть она просто пляшет, а я буду петь.

– А как же, – забеспокоилась Арлетта, – тебя ж узнают.

– Всё равно не доходно, – пробурчал Бенедикт, – тут на каждом углу пляшут.

– Посмотрим, – сквозь зубы процедил ночной брат, – посчитаем.

– Танцуешь свою смертельную баллату.

– Прямо сразу смертельную? – хмыкнула канатная плясунья, совершенно не верившая в эту затею.

– Ну, какую хочешь. А я подыграю.

– О, ты иберийские баллата знаешь?

– Придумаем что-нибудь.

Арлетта тряхнула головой, прислушалась к тихому барабанному перестуку и, не особо стараясь, принялась нанизывать связки баллата-спата. Разящий насмерть танец-меч. Драться она таким способом не смогла бы, а сплясать – пожалуйста. Почему бы нет. Публики было не очень много, как они смотрят и о чём думают, Арлетта не знала. Знала только, что всё равно придётся лезть на канат. Прав Бенедикт, здесь на каждом углу так пляшут.

И тут проклятый колдун подал голос:

Ты солнце в выси мне застишь,Все звёзды в твоей горсти!Ах, если бы – двери настежь! –Как ветер к тебе войти![4]

Его голос был солнцем, ветром и жизнью. Арлетта скользила в нём, как рыбка в холодной воде, кружила, как чёрная ласточка, парила, как серая речная чайка.

Когда она, запыхавшаяся, с отчаянно колотящимся сердцем, очнулась и встала обеими ногами на землю, было тихо. Купальская ярмарка молчала, будто вымерла.

– Где ты? – пискнула Арлетта в полной уверенности, что её безнадёжно заколдовали.

Запястье стиснула шершавая рука ночного брата, потянула, вернула в настоящий мир. Мир загомонил ярмарочными голосами, но как-то неуверенно, глухо.

– Давай, Фиделио, – сказал ночной брат.

– И что теперь? – робко спросила Арлетта. – Им понравилось?

– Посмотрим. Посчитаем.

Считать пришлось долго. Бенедикт только крякал, а потом, вопреки обыкновению, назвал сумму вслух.

– Что? – не поверила Арлетта.

– Хорошо пляшешь, – усмехнулся ночной брат.

– Ты их всех заколдовал, да?

– А теперь ещё раз, – сказал Бенедикт.

– Нет.

– Ты не есть шпильман. Не понимаешь. Такой успех – это… это… се гран манифик.

– Неужели тебе мало?

Бенедикт явно растерялся. Сказать, что мало, у него не поворачивался язык. Но Арлетта его понимала. Успех есть успех. Надо пользоваться.

– Давай ещё раз, – сказала она, хотя ноги подкашивались и сердце до сих пор стучало где-то в горле. Она слышала, что публика не расходится. Переговариваются, топчутся на месте, чего-то ждут.

– Нет, – тусклым, потухшим голосом повторил ночной брат.

– Контракт. Немедленно. Мы есть труппа. Труппа Астлей.

Бенедикт мыслил мудро, как всегда. Будь у ночного брата законный контракт, он бы не капризничал, пел, сколько велит старший.

– Нет. Не теперь.

Где-то далеко, на другом конце ярмарки протяжно замычала корова. Завопил разносчик, предлагавший всем «квасу холодного», засвистела дудка у Петрушкиной ширмы. Привычный шум потихоньку возвращался.

На контракт ночной брат так и не согласился, но обещал подумать. Зато всё-таки уговорил Бенедикта закончить работу. Так Арлетте впервые в жизни удалось погулять по ярмарке. Просто погулять, как обычной девице. Правда, спутник был хромой, рыжий и в бородавках, но, во-первых, Арлетта этого не видела, а во-вторых, вёл он себя как самый настоящий кавалер.

Купил ей букетик на платье и сладких орешков в коробочке с бантиком. Галантно прокатил на карусели, спросив прежде, куда ей хочется, на коня или в золотую карету. Конечно, Арлетта пожелала кататься в карете. Когда ещё представится такой случай.

Карета, должно быть, и вправду была если не золотая, то позолоченная, на ощупь вся в заковыристых завитушках. Сиденья, хоть и твёрдые, деревянные, качались мягко, а высаживая из кареты, ночной брат подал ей руку, ну прямо как принцессе.

Сводил послушать Петрушкино представление и рассказывал тихонько, как ловко скачут куклы-актёры. Арлетте показалось, что представление глупое, но народ почему-то смеялся. Покидал деревянные кольца и выиграл для Арлетты награду – стеклянные бусы.

Очень прекрасный получился день. Арлетта даже ужинать не пошла, чтоб его не портить. В трактире шум, в трактире гам, конец ярмарки, все пьяные, пахнет кислым пивом и чесноком. Вместо этого она забралась на крышу повозки и разложила свои сокровища: упоительно гладкие прохладные бусы, немножко липкую коробочку из-под орешков и букетик. Букетик подвял, но всё ещё пах фиалковой лесной прохладой. От лип тонко и нежно тянуло мёдом и зеленью. Зацвели