сегодня. В густых шелестящих кронах ещё бродила утренняя песня. Арлетта слушала её, тихонько водила букетиком по лицу. Может, это и есть счастье, то самое, что предвещала птица-молния. Маленькое счастье для канатной плясуньи.

– Эй, канатная плясунья, чего сидишь, на свет не глядишь.

– Что-то поздно бродишь, тётенька. Торг давно кончился.

– Да вот, вижу – хорошая девушка, сидит-печалится. Отчего плясать не идёшь?

– Не хочу. Наплясалась уже.

– Тоже верно. Кому веселье, а нам работа. Давай-ка я тебе погадаю. За грошик. За так нельзя, а то не сбудется.

Арлетта прислушалась. Тётка-гадалка была одна. Ничего, кроме шороха юбок, не слышно. Мужчинами, то есть потом, чесноком и пивом, не пахло. Опять же она своя, из того бродячего народа, что кочует от ярмарки к ярмарке.

– Ты бы спустилась, – предложила гадалка, – а то у меня уже шея болит.

– Можно, – решила Арлетта, – эй, Фиделио.

– Гав?

Из-под повозки выполз Фиделио и уставился на чужую тётку одним сонным глазом. Арлетта надела бусы, чтоб не потерялись, спрыгнула с крыши и стала рядом с ворчащим псом.

– Хорошая собачка, – льстиво заметила гадалка.

– Не бойся, – заверила Арлетта, – он не кусается. – Помедлила и добавила: – Пока я́ не скажу. Как гадать будем?

– Как следует, – зачастила гадалка, – по руке.

Арлетта протянула руку, как положено, левую, от сердца. Гадалка приняла её, повертела, повздыхала.

– Темно здесь. Не видно уже ничего. Пойдём в шатёр, я тебе всю правду скажу. Что было, что будет, чем дело кончится, чем сердце успокоится.

Канатную плясунью цепко ухватили под локоток, потянули куда-то. Она взяла за ухо Фиделио и послушалась, пошла. Ей было немного совестно. Вот, тётка вечером ходит, клиентов ищет, значит, не заработала ничего. Из-за труппы Астлей не заработала. Всю публику они с ночным братом, должно быть, на себя отвлекли. Пусть хоть лишний грошик получит. Шатёр, она знала, совсем рядом. Днём то и дело доносился таинственный перезвон повешенных над входом медных пластинок на тонких верёвочках. Оказалось – сто пятьдесят шагов.

– Собачку снаружи оставь, – сказала гадалка.

– Он не останется. А останется – всех вокруг перекусает.

По лицу мазнуло грубое полотнище, прикрывавшее вход. В шатре было душно и пахло, как положено: горящими свечами и ароматной курительной смолкой. Был ещё какой-то слабый, немного неуместный запах. Неуместный, но чистый, приятный.

Гадалка снова взяла её руку, долго рассматривала, водила шершавым пальцем по раскрытой ладони, Арлетта ёжилась от щекотки, терпела, но, наконец, не выдержала.

– Ну, чего там? Хочу жениха красивого и, ясное дело, богатство немереное.

Гадалка замялась, закряхтела:

– Ох, девушка, жениха что-то не видать. Тут другое. Не знаю уж, как и сказать. Беда стоит у порога. Враг у тебя в доме, лютый враг.

Канатная плясунья хихикнула.

– Да ладно! Это ты деревенских клуш так пугай. У меня и дома-то никакого нет.

Но гадалка осталась серьёзной.

– Не в доме, так, значит, в семье. Рядом он, погубитель твой. Всегда рядом. Ты тех, с кем ездишь, хорошо знаешь?

Арлетта развеселилась окончательно.

– Ну, вот Фиделио я со щенят знаю. Фердинанда, коня нашего, тоже жеребёнком помню. Бенедикт – мой отец.

– А этот хромой молодец?

– А это…

«Прибился один, на дороге нашли», – хотела сказать девочка-неудача, и тут до неё дошло. Будто холодной водой облили. М-да. Как есть дура набитая.

– Это Альф, – твёрдо заявила она, – отцу брат, мне дядя. И он, это, не молодой вовсе. Просто выглядит так. Грим, причёска. Молодые публике больше нравятся.

– А нога у него отчего поранена?

– Не поранена, а поломана. Наша работа такая. С каната упал. Ну, тётенька, вот тебе грошик. Если про жениха ничего не скажешь, то я спать пойду. Устала нынче.

– Ой ли, – протянула гадалка, не выпуская её руки, – дядя ли?

– Ну. А кто? – Арлетта собралась с силами и принялась разыгрывать дурочку. – Я ж это, у него на руках выросла.

– Да ты ж слепенькая. Откуда тебе знать, кто рядом с тобой, дядя Альф или ещё кто?

– Как это?! – искренне удивилась Арлетта. – А по запаху? Голос ещё можно подделать, а запах у каждого свой.

– Всякое бывает, – замогильным голосом сказала гадалка, – про двоедушников слыхала?

– Чего?

– Того! Днём человек как человек, а ночью его вторая душа бродит, крови хочет, поживу себе ищет.

– Да ну тебя, тётенька. Я же шпильман. Всякие виды видала. В запрошлом году на Вествилдской ярмарке сама Бледную даму изображала.

– К несчастью, я ищу не театрального призрака.

Вот от кого пахло духами и мылом. Мужчина. Чужой. Из господ. Арлетта вырвала у гадалки руку, вцепилась в лохматую башку Фиделио. Ах, лукавая бабка. Заманила глупую плясунью.

– Что ты знаешь о двоедушниках и подселенцах? – мягко осведомился неизвестный.

– Ничего, господин, – канатная плясунья сделала маленький книксен и толкнула коленкой Фиделио. Мол, уходим отсюда, пока не поздно.

– Мы честный шпильман, ничего такого не знаем, налоги у нас заплачены и бумаги в порядке.

– Бумаги ваши мне без надобности. Видишь ли, милая, я экзорсист.

– Чего? – выпалила Арлетта. Вот теперь она испугалась. До остолбенения. Как жгли в Херцбурге того колдуна, она, ясное дело, не видела, но запах запомнила. То-то выговор у мужика. Прямо будто в Остзее очутилась. С остзейскими экзорсистами лучше дел не иметь. Никаких. Скажешь что-нибудь не так, ступишь неправильно, вздохнёшь не ко времени, и всё, потом до самой смерти будешь доказывать, что ты человек, а не ведьма, не мертвяк, не оборотень какой-нибудь. Скорой смерти. Скорой и ужасной.

– А как это экс… экз…? – спросила она и старательно захлопала ресницами. Дурочка я, дурочка сущеглупая, и взять с меня нечего.

– Охотник на злых духов, – разъяснил собеседник.

– Мы тут ни при чём, – быстро сказала Арлетта, – мы просто поём и пляшем, делаем разный трюк, а духов у нас никаких нету, ни злых, ни добрых. Я пойду, да?

– Да-да, – миролюбиво отозвался незнакомец, – видимо, я обознался. Кстати, какого цвета глаза у твоего… хм… дяди?

– А я не знаю, господин, я ведь почти с рождения слепая. Как кто выглядит, кто на кого похож – ничего этого не понимаю.

– Вот говоришь – не знаю, – вмешалась гадалка, – а ваш Альф, может, давно уж не Альф, а оборотень-двоедушник, и глаз у него жёлтый, совиный, а зрачок как у змеи.

А ведь верно. Своё лицо ей ночной брат так и не показал. Но Бенедикт… Он-то зрячий. Он бы сразу заметил неладное.

– Я видел ваше представление, – безмятежно продолжал свои речи незнакомец. – Какое счастье, что недуг не мешает тебе танцевать. Даже на канате.

Пахнуло жаром. Видимо, к лицу поднесли что-то горящее.

– Не врёт, – озадаченно пробормотала гадалка, – правда, слепая.

– Конечно, не вру, – по-настоящему обиделась Арлетта, – талант у меня такой. Колдовства в этом нету. Я с малых лет на канате плясать училась.

– Что ж. Весьма любопытный талант. А у дядюшки Альфа, видимо, талант к музыке и пению.

– А ещё он горящими факелами умеет жонглировать, – честным голоском наивного дитяти пропела Арлетта, – и на канате тоже, и на перше. Настоящий шпильман, природный.

– А лечить