Глаза у Ольги Сергеевны потемнели, сделались гневными, но в следующую минуту лицо у нее обмякло, стало растроганным, и она неожиданно поцеловала газету:

– Сегодня у меня – лучший день в году… Праздник! Володя жив! Я так рада!

– И я рад, – помедлив, произнес отец, строго свел брови вместе: он, похоже, не забыл прошлого.

Вместо Нижнего Новгорода Каппелю пришлось наступать на восток. По направлению к Уфе. Это, конечно, не наступление на Москву, но в тактическом отношении шаг был верный – двигаться на соединение с казаками Дутова, смять перемычку, которую из последних сил держали красные, и слиться с хорошо обученным уральским войском. В стратегическом отношении все же надо было двигаться на Нижний Новгород, а следом – на Москву. Во-первых, в Нижнем находилась часть золотого запаса России, без которого большевики будут все равно что без зубов, во-вторых, от Нижнего Новгорода рукой подать до Москвы…

Однако в Самаре решили по-иному. Каппель хоть и сморщился от этого решения, как от горькой редьки, но не выполнить приказ не мог.

Снялись каппелевцы ночью, при чистом черном небе, озаряемом горячими всполохами зарниц, снялись тихо. Большое войско, усиленное офицерскими ротами, мобилизованными в Казани, всколыхнуло огромное пространство, под множеством ног задрожала земля.

Перед выходом Каппель попросил Синюкова:

– Николай Сергеевич, прошу вас, проверьте – сделайте это лично – ушли два золотых эшелона в Самару или нет?

Синюков проверил, доложил командующему:

– Слава богу, ушли!

– Оба эшелона, все сорок вагонов?

– Все сорок вагонов.

Каппель сложил пальцы в щепоть, словно собирался перекреститься, посмотрел на щепоть задумчиво, потом перевел взгляд на Синюкова и опустил руку.

Синюков поймал себя на мысли, что он не знает, к какой вере принадлежит Каппель – к православной ли, к католической либо к лютеранской – хотя, скорее всего, Каппель – православный. Большинство немцев, переселившихся при Петре да при Екатерине в Россию, приняло православную веру. Каппель вздохнул:

– Слава богу, хоть душа будет спокойна, не то золото это висело тяжелым ярмом у меня на плечах… Неспокойно было внутри, очень неспокойно… – пожаловался он.

– Там, где золото, всегда бывает неспокойно, – рассудительно, будто деревенский мужик, сказал Синюков.

За ночь большой каппелевский отряд проделал тридцать верст, это был настоящий марш-бросок. Отдыхали на ходу. Можно было, конечно, вновь организовать ударный «клин» из телег, но для этого надо было бы распотрошить только что созданный кавалерийский эскадрон, и Каппель не пошел на это. Кавалерией он должен был обзавестись во что бы то ни стало. Это было для него гораздо важнее, чем несколько побед над красными.

Впрочем, Павлов, например, имел у себя в роте две подводы – старик Еропкин не захотел покидать роту и отбывать в Самару, с ним остался и его напарник, такой же, как и он, старый солдат, награжденный Георгием за то, что умело действовал против турок.

– Зачисляй, ваше благородие, нас в свою команду, – сказал Павлову старик.

– Не могу, дед, уж больно ты… вы… тьфу, совсем запутался. – Поручик обескураженно махнул рукой.

– Обращайся на «ты» – не ошибешься. Так будет лучше.

– У нас же война, убить могут.

– Я смерти не боюсь. И мой напарник тоже.

– Я знаю…

– А ты, ваше благородие, ответственности на себя не бери и зачисли нас во второй разряд.

– Это что такое – второй разряд?

– Обоз. Вот и зачисли нас в него. По принадлежности. – Старик Еропкин улыбнулся, проглянуло в его улыбке что-то ущемленное. Павлов понял, что есть у деда причина, по которой ему не хочется возвращаться в Самару, да и далеко, если честно, они уже находятся от Самары, вернуться не так просто. Лицо у поручика сделалось нерешительным – за деда он мог получить нагоняй от батальонного начальства, и даже больше – от самого Синюкова, который являлся личным инспектором Каппеля в частях. Павлов глянул еще раз на старика Еропкина оценивающе и отвернулся, чтобы тот не заметил его нерешительность.

– Ну, ваше благородие! – моляще произнес тот.

– У нас «ваши благородия» отменены.

– Знаю. Только неверно все это. В таком разрезе можно и дисциплину в частях отменить… И что тогда будет?

– Керенщина. Анархия.

– Верно. – Дед Еропкин переступил с ноги на ногу, глянул на поручика печально и просяще.

– Ладно, – наконец решился тот, – пристраивайся пока двумя телегами в хвост роты, а там видно будет.

– Ваше благородие, да я готов расцеловать тебя за это.

– Не надо – не баба! Но если, дед, с полпути придется разворачивать оглобли на сто восемьдесят градусов – не обессудь. А насчет керенщины ты, дед, прав. Более гнусного явления, чем керенщина, нет. И, наверное, не будет.

Поручик ошибался: история России видела такие явления, перед которыми керенщина казалась обычной детской шалостью.

На время похода к роте Павлова вновь была прикомандирована сестра милосердия Варвара Дудко.

Еще не видя Варю, поручик почувствовал, что она находится где-то рядом, у него даже лицо сделалось другим; он поправил гимнастерку, привычно загнал складки назад, остановился, пропуская вперед роту:

– Поторапливайтесь, поторапливайтесь, ребята… Нам предстоит еще много пройти.

В последнем ряду роты он увидел Варю, шагавшую невпопад с солдатами – шаг у нее был короче, чем у здоровенных, привыкших к походам мужиков.

Поручик поспешно перехватил лямку тяжелой сумки, набитой медикаментами.

– Варюша, ваше место не здесь.

– Где же, поручик?

– На штабной повозке. – Телегу деда Еропкина он для солидности назвал штабной повозкой. – Идемте, я вас провожу…

– Мне неловко, право, – засомневалась Варя.

– Пошли, пошли… Набивать мозоли в солдатском строю – не женское дело, Варя. – Павлов перекинул тяжелую сумку через плечо. – Вы ведь, наверное, устали?

– Нет-нет, нет! – Варя протестующе замахала руками, оглянулась. – Вы посмотрите, как народ приободрился!

В темноте в такт шагам колыхались головы, спины, плечи; порыв объединял людей, рождал чувство восторга и одновременно некой глухой тревоги: а чем, собственно, кончится этот поход?

Усадив Варю на телегу, поручик некоторое время шел рядом, потом, наказав старику Еропкину, чтобы приглядывал за девушкой – мало ли кому вздумается обидеть ее, – исчез в темноте.

Дед проводил его взглядом, завистливо вздохнул:

– Хороший парень, их благородие поручик. Вы сделали правильный выбор, барышня.

Хорошо, что в темноте не было видно, как покраснела Варя. Она не ответила старику.

Над людскими головами, в глубоком чистом небе вспыхнула комета, осветила все вокруг тускло и унеслась вперед, к краю горизонта. Испуганная лошадь заржала, присела на задние ноги.

– Тихо! – успокаивающе окоротил ее дед. – Обычное явление природы – ведьма на помеле вдоль строя пролетела… Ты такое сто раз видела.

Кто-то из солдат, неразличимый в темноте, воскликнул звонко:

– Это к победе, братцы!

– Что, есть такая примета?

– Есть.

– Врешь ведь. Я слышал от одного умного человека другое: когда такая дура пролетает – это значит, что жандарм родился.

Захохотали сразу несколько человек. Люди пребывали в хорошем настроении. Варя тоже улыбнулась.

Минут через десять Павлов возник вновь – внезапно вытаял из темноты, прошел несколько метров рядом с телегой, держась за неровный, оглаженный до лаковой скользости край, и Варя невольно подумала, что с этим человеком она чувствует себя много спокойнее: от него исходят какие-то успокаивающие