Шрифт:
Закладка:
– Стреляйте в него! – скомандовал человек в кожаной куртке своим товарищам, поспешно отступив. – Залпом – пли!
Беспорядочно, вразнобой, застучали маузеры. Залпа не получилось. Голова рыбака превратилась в сплошной кровяной сгусток. Он рухнул на колени, постоял так несколько секунд и завалился на бок.
Троцкий грозно сверкнул очками:
– Так будет с каждым, кто струсит в бою или попятится назад, таких людей мы приравниваем к предателям. Разговаривать с ними будем на одном языке – языке пуль.
Охрана окружила Троцкого – выстроенный полк угрожающе заколыхался – и быстро увела его к автомобилю.
Троцкий наводил порядок в Красной армии железной рукой.
В тот же день он снова вскинул кулак, чтобы рубануть им воздух – рубанул и скомандовал суровым звенящим голосом:
– По трусам, предавшим революцию, – огонь!
Это была настоящая расправа. В полку, который вышел из ночного боя практически без потерь и отступил за казанскую окраину, Троцкий провел децинацию – приказал расстрелять каждого десятого. При этом Троцкий матерился и орал громогласно:
– Зеленая армия, кустарный батальон! Сволочи, лишенные революционной совести! По трусам и гадам – огонь!
Расстреливали людей из маузеров – как и членов полкового комитета у латышей. Стволы маузеров перегревались – к ним невозможно было прикоснуться.
Следом Троцкий решил расстрелять двух старых большевиков, которых хорошо знал Ленин, – комиссаров дрогнувшей Пермской дивизии Залуцкого и Бакаева. Кто-то из дивизии – сейчас уже невозможно узнать, кто именно это сделал, – дал телеграмму Ленину.
Ленин остановил Троцкого.
Троцкий, яростный, стучащий зубами – никак не мог погасить в себе припадок, – связался с Лениным.
«Владимир Ильич, эти люди позорят Красную армию, – передал Троцкий сообщение по прямому проводу в Москву, – если я их не расстреляю – я не смогу навести на фронте порядок».
Ленин был категоричен.
«Бакаева и Залуцкого не трогать».
Швырнув под ноги телеграфную ленту, Троцкий сжал кулаки, затем наложил один кулак на другой, провернул со скрипом, словно завинчивал старую ржавую гайку, проколол злым взглядом телеграфиста.
– Отстучите следующий текст. «Бакаев и Залуцкий виноваты не только в том, что струсили и позволили дивизии отступить, виноваты и в том, что покрыли предательство. Часть офицеров, служивших в дивизии, перешли на сторону Каппеля».
«Вот с офицерами и разбирайтесь, – незамедлительно последовал ответ Ленина, – у вас на это есть все полномочия. А Бакаева с Залуцким оставьте в покое. Это – решение ЦК».
– Опять у него в кабинете сидит этот Коля Балаболкин и вдувает в уши разную пыль, – догадался Троцкий, снова наложил кулак на кулак. С костяным скрипом провернул. – Вот напасть!
Колей Балаболкиным Троцкий звал Бухарина.
– Отбейте еще одну фразу, – приказал он телеграфисту. – Диктую. «Жаль, Владимир Ильич, так нам порядок на фронте не навести».
«Если вы его не наведете, – после минутной паузы ответил Ленин, – с вас спросит ЦК по всей партийной строгости».
Из Пермской дивизии на сторону Каппеля перешли четыре офицера – всего четыре, их и имел в виду Троцкий.
Вернувшись в штабной вагон – своего телеграфного аппарата в вагоне председателя Реввоенсовета Республики не было, приходилось пользоваться станционной связью, Троцкий вызвал к себе помощника – лощеного молодого человека во френче «а-ля Керенский», с отложным воротником.
– Немедленно поднимите личные дела офицеров-перебежчиков, – приказал он помощнику. – Мне нужны их адреса, где, в каких городах остались их семьи.
Через двадцать минут помощник принес ему бумагу, на которой были нанесены четыре адреса; ниже, в четыре столбца, бумагу дополнял список несчастных офицерских семей. Список был составлен поименно, вплоть до маленьких детей.
– Расстрелять! – приказал Троцкий. – Всех найти и расстрелять!
– И детей тоже? – полюбопытствовал помощник недрогнувшим голосом: он во всем любил точность.
– Я же сказал! – заревел Троцкий.
Помощник поспешно закрыл за собою дверь.
Через двое суток на фронте дрогнули два татарских полка, оставили свои позиции. Татары считали, что защищать надо только свою землю, на которой они живут; если же война уходит с их земли, то надо складывать оружие – чужие земли пусть защищают другие люди.
– Поставить на дороге у отступивших полков пулеметы! – приказал Троцкий. – И – стрелять не задумываясь, стрелять во всех подряд, от командиров до подвозчиков фуража.
И пулеметы стали беспощадно выкашивать отступившие полки – Троцкий создал то, что впоследствии, в годы Великой Отечественной войны, называли заградотрядами – заградительными отрядами.
Жесткими мерами он добился того, чего хотел добиться, – дисциплины. Красные части перестали бежать с фронта.
– Я эту партизанщину с корнем вырву! – кричал Троцкий, потрясая кулаками. – Огнем выжгу! – и усмехался недобро: – Зеленая армия, кустарный батальон! У меня вся армия будет красной и только красной. Если не от света революционного знамения, то от очищающей крови.
Лев Давидович продолжал безжалостно лить «очищающую» кровь и нисколько об этом не жалел.
К Каппелю он относился с ненавистью и одновременно с уважением, считал, что в Красной армии должен быть свой Каппель.
Вацетис на эту роль не подходил, он не выдержал испытания, продул Казань – свое генеральное сражение, а с Казанью и несколько сражений поменьше. Поэтому Троцкий снял его с должности главнокомандующего, назначил на Восточный фронт новую фигуру – бывшего полковника Генерального штаба царской армии Сергея Каменева.
Будь его воля, Троцкий расстрелял бы и Вацетиса, но воли на то не было, и он вынужден был приглашать Вацетиса – как и Каменева – в свой штабной вагон, распивать с ними чаи – иногда с коньяком – и делиться с ними планами.
А в планах у Троцкого было одно – вернуть Казань. За Казанью – Симбирск, родину Ленина. Самара же, честно говоря, Троцкого пока не волновала, в Самаре сидел Комуч, знамя которого, как и знамя Троцкого, было красным.
Вот ведь парадокс какой: одно красное знамя воевало против другого, такого же красного знамени.
О дисциплине в своих частях мечтал и Каппель, но указания, которые приходили из Самары, никак этому не способствовали. Да и самому руководству Комуча, если честно, не было дела до того, что происходило на фронте – гораздо важнее была подковерная борьба.
В этой борьбе Комуч преуспел – победы в ней были одержаны значительные. Когда в сентябре восемнадцатого года Каппель поехал в Самару за подмогой, его встретили розовощекие, сытые, попахивающие хорошим шампанским члены Комуча – все пятеро, его создавшие, – Климушкин, Фортунатов, Нестеров, Вольский, Брушвит, – поздравили Каппеля с воинскими победами (но это были старые победы, уже оставшиеся в прошлом, новых не было), один за другим, выстроившись в рядок, пожали ему руку:
– Поздравляем вас также с присвоением звания генерал-майора!
– Лучше бы вместо звания дали мне пару свежих батальонов, – не удержался от резкости Каппель.
– А батальонов, батенька, нету, – сказал ему Брушвит. – Нету-с! Организуйте пополнение сами. Нас тоже можете поздравить. Мы только что вернулись из Уфы, где было решено создать новое российское правительство… Мы добились, чтобы нас тоже включили в его состав! – и добавил хвастливо: – Наши имена войдут в историю России.
И
