Шрифт:
Закладка:
— Папа! — но потом он сосредоточился на моем распухшем носу и фиолетовых синяках под глазами, и его лицо вытянулось. — Папочка?
— У меня был небольшой несчастный случай, приятель, но все в порядке. — Я протянул к нему руки, и он забрался ко мне на заднее сиденье, упав на меня. Я обнимал его так долго, как только мог, прежде чем пристегнуть. Пока мы ехали, я объяснил: — Твоя мама плохо себя чувствует, так что мы дадим ей передышку. Я зайду ненадолго, хорошо?
Лицо моего сына просияло.
— Ты остаешься?
Улыбаться было больно, но для него я справился с небольшой улыбкой.
— Черт возьми, да, я остаюсь.
Впервые в своей жизни я стал отцом своему сыну и не знаю, кто был больше взволнован этим, я или он.
Когда мы вернулись в дом, я вошел на кухню и потер руки друг о друга.
— Итак... — я посмотрел вниз на маленькую и более худую версию меня, — …что ты ешь?
Молли издала сдавленный смешок, и я развернулся к ней, сверкая глазами. Увидев силу моего хмурого взгляда, она подняла руки в знак капитуляции и стерла ухмылку со своего лица, что было хорошо, потому что у меня не было никаких проблем с тем, чтобы надрать ей задницу.
ЭйДжей посмотрел на девушку.
— Молли готовит мне перекусить после школы.
— Сегодня я готовлю тебе, приятель, — сказал я ему, незаметно отмахиваясь от Молли, когда она усмехнулась преданности моего сына ей. — Что ты обычно ешь?
— Яблочный сэндвич с миндальным маслом, — сказал ЭйДжей, а я моргнул.
— Повтори?
Что это за херня такая?
Молли вмешалась:
— Я действительно могу это сделать. Это не проблема. Это вроде как моя работа.
Я повернулся, прикусив внутреннюю сторону щеки.
Я, бл*дь, могу сделать это. Если она может это сделать, и ей было — сколько? — тринадцать, тогда и я могу приготовить своему чертову сыну дерьмовую закуску.
Дерьмо.
Мое сердце бешено колотилось. Мне нужно было успокоиться.
Закрыв глаза, я глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
— Я сделаю. Просто покажи мне, где все лежит.
Девушка, должно быть, почувствовала во мне раздражение, потому что сделала, как я просил, и принесла мне яблоко, нож и какую-то дрянь под названием миндальное масло.
— Все, что тебе нужно сделать, это разрезать яблоко вдоль, вырезать семена и намазать их толстым слоем миндального масла, прежде чем положить сверху еще один кусочек яблока. Видишь? Яблочные сэндвичи с миндальным маслом.
Да, я понял.
Казалось, это было достаточно просто.
Я начал резать яблоко, и Молли издала горловой звук.
— Не так. Вдоль. — Она держала яблоко на боку.
Мое раздражение поднялось на целый уровень.
— Неужели так важно, каким способом я разрежу это дурацкое яблоко?
— Да, — сказала эта всезнайка, какой она и была. — Если ты не хочешь, чтобы ЭйДжей ел яблочные семечки с мышьяком. — Когда я нахмурил брови, она тихо произнесла: — Ты этого не хочешь.
Ладно. Дерьмо.
Здесь было жарко?
Чертовски взволнованный, я почесал челюсть.
Кто знал, что приготовить закуску будет так сложно?
После того как я покончил с дурацкими фруктовыми сэндвичами, я положил их на тарелку и протянул ЭйДжею, и взгляд, который он бросил на меня, полный чистого восторга, заставил все беспокойство исчезнуть.
— Они выглядят точно так же, как у Молли. — Затем он пристально посмотрел на меня, спрашивая: — Могу я увидеть маму?
Я начал:
— Не думаю, что…
Но Молли прервала меня.
— Конечно, приятель. Просто помни, она плохо себя чувствует, хорошо? Так что используй свой внутренний голос.
И он ушел, тихо открыв дверь и войдя внутрь, прежде чем так же тихо закрыть ее за собой.
Когда я посмотрел на Молли, она произнесла:
— Она не будет возражать, поверь мне. Он всегда рядом с ней. Всегда так было.
Конечно.
Это было потому, что она была замечательной мамой. Ничего похожего на мою, ничего похожего на ее, такая, какой я знал, что она будет.
И это дало мне надежду, что, может быть, даже такой человек, как я, мог бы стать хорошим отцом, если бы приложил к этому все усилия. С помощью Лекси я бы научился.
***
Лекси
Я была раздавлена, совершенно опустошена осознанием двуличия последних пяти лет. Я не справлялась. Совсем нет. Каждый раз, когда я думала об этом, у меня перехватывало дыхание и падало больше слез, чем я даже подозревала, что скрывала.
Что еще хуже, мой сын пытался сказать мне об этом снова и снова, но я не только не верила ему, но и заставила его почувствовать, что он больше не может говорить со мной об этом.
Крепко зажмурившись, я обхватила себя руками под одеялом, когда от чувства вины у меня скрутило живот.
Я ужасная мать.
Дверь в мою спальню скрипнула, открываясь, но я отказалась открывать глаза. Я была трусихой, но смотреть в мягкие карие глаза мужчины, которого я любила, было больше, чем я могла вынести. Это было напоминанием о лжи и обмане, о том огромном горе, которое я испытывала тогда и сейчас, и я не знала, хватит ли у меня сил справиться с этим в этот самый момент.
Но потом я услышала его нежный голос.
— Мамочка, ты в порядке?
Не говоря ни слова, я подняла одеяло, и он скользнул под него. Что-то холодное коснулось моей руки, и я прищурилась сквозь горячие, опухшие глаза.
— Что у тебя там?
ЭйДжей взял сэндвич с яблоком и откусил.
— Папа приготовил мне перекусить.
Мое хрупкое сердце треснуло еще немного сильнее. Еще одна трещина, и оно наверняка разлетится на тысячу осколков.
— О, он это сделал, да? — я старалась, чтобы мой голос звучал непринужденно, но это было труднее, чем казалось. — А Молли тоже где-то там?
— Ага, — сказал он, откусывая от закуски, и часть моего напряжения спала.
Молли ни за что не позволила бы ЭйДжею куда-либо пойти без нее. Я знала, что она рискнет почти всем, чтобы уберечь его. Даже от его отца.
Понизив голос, ЭйДжей спросил:
— Ничего, если папа останется ненадолго?
Я подумала об этом и решила, что лучше пока оставить Твитча счастливым, потому что это не продлится долго, а несчастный Твитч — это не то,
