А может, дело в самой обычной привычке. Слишком уж часто тишина, особенно наступившая в неподходящем для нее месте и времени, таит угрозу. Или томительное ожидание. Или тоску — а порой и все разом. И тогда время замирает, мгновения наливаются свинцовой тяжестью и почти не двигаются — зато начинают давить. Слепо, безжизненно и беспощадно.

Тишину в комнатушке собора я бы не назвал абсолютной: слух вполне вылавливал и негромкие разговоры внизу, и шум с улицы. Но для Матвея Сидорова даже минута молчания явно оказалась томительной и по меньшей мере неприятной. Три пары глаз буравили беднягу насквозь, и даже просто сидеть на стуле становилось все неуютнее и неуютнее. Имперское правосудие качалось где-то сверху дамокловым мечом, грозя вот-вот обрушиться на голову, а в тумане будущего уже проступали зловещие очертания деревянной конструкции с петлей.

И спасти от нее могло только чистосердечное признание.

— Да чего там рассказывать, ваше благородие? — Сидоров протяжно вздохнул. — Небось и так уже все знаете…

— Все, да не все. — Я сложил руки на груди. — Так что давай с самого начала: давно его светлость знаешь? И откуда?

— Недавно, ваше благородие. Года с три будет. Говорят, князь всегда село наше любил, частенько заезжал, особенно по молодости. Охота в наших краях особая. Тут у вас в столице по лесам такого зверья отродясь не водилось. Помнится, в девяносто шестом дед Василий медведя рогатиной заколол — во-о-от такая морда. — Сидоров показал руками чуть ли не метр. — Зубищи с палец! Тогда из самой Москвы чучельника выписывали, чтобы…

— Давай-ка к делу, любезный, буркнул Геловани. — Мы тебя про князя спрашиваем, а ты тут про охоту начал.

— Так у нас с Александром Владимировичем через эту саму охоту знакомство и вышло, ваше благородие. — Сидоров развел руками. — Князь летом в шестом году в Смоленском проездом был. Изволил с ружьишком прогуляться, затребовал, чтобы проводников дали из местных кого. Ну, тут-то меня и позвали — я ж все леса в округе знаю. И стрелять обучен — из «трехлинейки» в карту хоть с сотни шагов промаху не дам.

— Зоркий глаз, значит? — усмехнулся я. — Да уж, как сейчас помню… Тебя Меншиков поэтому заприметил?

— Не могу знать, ваше благородие. Нас с ним человек пять ходило, не считая тех, кто с князем из Петербургу приехал. Все от бога стрелки, все следы читать умеют, а у кого-то еще и язык подвешен что надо. Однако ж вышло так, что Александр Владимирович меня заприметил. — Сидоров пожал плечами. — Бывало, даже поначалу вдвоем ходили, и в засаду всегда брал, пока остальные по лесу с собаками дичь гоняли. Всех рублем не обидел, а мне, пожалуй, и поболе других выходило завсегда. Разговаривали, помню, про матушку покойную все спрашивал… А отчего так, какой ему до нее интерес — одному богу известно.

Мы с Геловани молча переглянулись. Точно известно все было действительно одному богу — и, может быть, его светлости князю, который наверняка помнил, где и с кем пошаливал в молодые годы. Зато догадки уж точно возникли бы у любого, кто увидел Сидорова с Меншиковым рядом… Впрочем, сильные мира сего всегда умели затыкать чрезмерно болтливые рты, да и вряд ли кто-то из местных или даже гостей из столицы посмел бы говорить о подобном вслух. Однако за глаза и на безопасном удалении от карающей властительной длани…

Даже удивительно, что сам Сидоров, похоже, так ни о чем и не догадался. Или мастерски скрывал — в том числе и от самого Меншикова. И оба старательно делали вид, что светлейший князь просто приблизил к себе человека из народа, а вовсе не участвовал в судьбе собственного незаконнорожденного сына.

Впрочем, вряд ли стариком двигала одни лишь отцовские чувства, если таковые вообще имелись. Человек, такого положения, да еще и способный стать частью заговора с массовыми убийствами, наверняка во всем руководствуется одним лишь голым расчетом. И даже появившийся на свет в законном браке наследник для Меншикова скорее стал бы средством для продолжения рода, достижения долгоиграющих целей и удовлетворения собственных амбиций.

А нагулянный сельской девкой байстрюк, пусть даже с Талантом — и вовсе самый обычный актив. Инструмент, который можно и даже нужно использовать в собственных целях. А когда придет время, просто сбросить с доски разменной фигурой. И не ферзем или ценной ладьей, а конем… педальным.

Хорошо, если не пешкой.

Но об этом, Сидоров, конечно же, не догадывался — поэтому и подписался делать для Меншикова самую опасную и грязную работу. То ли из благодарности, то ли в надежде на признание. А может, и просто за деньги: даже крохи со стола светлейшего князя для отставного солдата из села Смоленского наверняка были целым состоянием.

— А дальше чего было? — негромко спросил Геловани. — Князь тебя с собой в Петербург забрал?

— Никак нет, ваше благородие, — отозвался Сидоров — и тут же поправился: — Не сразу, то есть. У их светлости усадьба под Бийском, и угодья при ней — вот туда меня и определили. И работа при княжьем имении тоже нашлась.

— Это какая такая работа? — Я поднялся, сделал пару шагов и оперся спиной на прохладный камень стены. — Сторожем?

— И такое случалось, — кивнул Сидоров. — Починить чего, там, воды с колодца натаскать. А как Александр Владимирович приезжал — непременно охоту ему устраивал. А сам в лесах тамошних был вроде егеря. Зверье постреливал, бывало, ежели кто из господ дичи на ужин изволил.

— Людей, небось, тоже постреливал? — Геловани недобро ухмыльнулся. — Ежели кто из господ изволил?

Сидоров сердито зыркнул глазами, но промолчал. Ссориться с грозным сыскарем в его планы явно не входило. Впрочем, желания болтать тоже определенно поубавилось — продолжили мы только минуты через две, не меньше, когда тишина снова начала нещадно давить.

— А недавно вот в Петербург вызвал, — наконец заговорил Сидоров. — Письмо отправил. Велел ребят толковых собрать и первым же поездом сюда. А как приехали, сказал: такое у меня для тебя дело, Матюша, что только исполни — да самой смерти ни в чем горя знать не будешь.

— А ты и не догадывался, чего велят? — Геловани подался вперед, облокотился на стол и принялся сверлить и без того перепуганного Сидорова своим фирменным взглядом. — Или за деньги, выходит,