внучка Надя. Свежий ветер с Волги обдувает загорелое лицо деда, высадившегося на эту землю, чтобы затопить и ее, — затопить родину бабушки! — он шагает по дну водохранилища сквозь невидимую воду (кислорода в его баллонах всего на пять лет). Они все шли по дну, и ученые, и инженеры, и волгостроевцы, и местные коммунисты, и бабушка Паня, спешащая по тротуару на работу и принужденная посторониться, прижавшись спиной к забору, чтобы пропустить эту группу оживленно жестикулирующих людей в защитных гимнастерках и форменных кителях — с разными сроками кислорода за спиной, как 33 богатыря, разрывающих величавую ткань воды земснарядами, бой-бабами, тракторами, цеплявшими помеченные меловыми варфоломеевскими крестами 220 домов, подлежавших сносу. Остальные 460, помеченные, возможно, ноликами, предлагалось жителям разобрать и перевезти на новое место, а кто не согласен, пусть продает свои дома «Волгострою» и ищет себе жилье где хочет. Оставалось еще 32 человека одиноких и старых, приковывавших себя к домам, которые требовали, чтобы их утопили вместе с городом, но этих старых и одиноких силой отвязывали и развозили по инвалидным домам.

Жалко было город, упоминавшийся в летописи аж с 1149 года; но исчезнувшие с дневной поверхности хвощи и рептилии с дельфиньими головами и рыбьими хвостами упоминались в геологической летописи земли еще с каменноугольного периода, а что касается воды, то она упоминалась еще с пятого дня творения... Вот о чем думал Надин дед, который, дыша жабрами, шел по дну сообщающихся сосудов пяти морей. Одно только смущало его: расчеты некоторых ученых показывали, что вода станет над городом чуть выше человеческого роста, на такой глубине топят слепых котят, а не древние города... Но проектировщиков, представивших комиссии по строительству рабочие проекты, Надиному деду отыскать не удалось, они, как хвощи, сквозь землю провалились; другие же ученые-гидрологи предсказывали более глубокую воду, под которую уйдет даже высокая колокольня села Роя. Когда вода разлилась, она долго клокотала и кипела, бешено била волной в берега, смывая с них постройки, но глубины в ней не было. Воздух долго выходил из города и окрестных сел, вода все пузырилась и пузырилась, хотя по календарю давно пора было констатировать смерть двухметроворостую.

Бабушка Паня и мама Шура состояли в регулярной переписке. Шура писала свекрови о хорошей, дружной жизни с ее сыном Анатолием и вяло, крупным почерком интересовалась дочкой Надей: не болеет и не шалит ли. Зато когда она начинала писать о маленьком сыне, почерк ее делался стремительным и каллиграфическим: она писала о том, как он, встав на цыпочки, помогает ей крутить ручку мясорубки, как сосредоточенно открывает и закрывает дверь, прислушиваясь к ее скрипу, как он кочует следом за матерью из класса в класс и всегда сидит на задней парте тихо, как мышь, обрисовывая на листе бумаги свою руку, как на его ладонь садятся во дворе прикормленные синицы, и Герман не шелохнется, пока птичка не склюет все зерна и не вспорхнет с руки. Бабушка передавала привет сыну и внуку и исподволь заводила рассказ о Наде. Прежним округлым почерком она писала о доброй, тихой, послушной девочке, которая день-деньской возится с цветами в палисаде и шьет куклам платья, но потом вдруг почерк ее убыстрялся и делался почти неразборчивым, когда бабушка описывала страшный шторм, разыгравшийся на море, и Надю на плавучем острове, куда она сбежала от всех, в том числе и от бабушки, и где провела несколько дней, ночуя под опрокинутой лодкой, пока ее не заметили с плавучей метеостанции и не сняли с острова, как Надя помогала биологам кольцевать рыб и больше всех закольцевала, как она плавает под водой, словно рыба, как обгорает на солнце и волжском ветру. Шура спрашивала, умеет ли Надя читать, а в ответ получила фотографию стриженной под горшок крепенькой девочки с книжкой в руке, сидящей в беседке с затейливой надписью «Петровский парк». Отпечаток руки Германа, который вкладывали бабушке в каждое письмо, как будто медленно увеличивался в размерах, что было неудивительно — мальчик рос, как вдруг в одном из писем Шура сообщила, что собирается скоро забрать Надю, которую надо готовить к школе. Все чаще Шура писала о том, что пора Наде вернуться в семью, а бабушка все чаще роняла в палисаде лейку, которая сделалась неподъемной, шланг с водой выскальзывал из ее рук, бумажные мешки с удобрениями она забывала отнести под крышу оранжереи и их размачивал дождь, и наконец она выложила Наде всю правду. Надя уселась за азбуку, а спустя несколько дней уже смогла написать родителям письмо о том, что отсюда она никуда не поедет, а если отец за ней вздумает приехать, то она спрячется так, что никто ее не найдет.

Вода отсекает звуки, далекие и близкие, и кажется тихой, как растение. Но внутри нее клокочет яростная жизнь, неистовый воздух рвется из потайных карманов воды, потому что внизу разлагается торф, выделяя легкий метан, скапливающийся под торфяной залежью. И однажды пласт земли, как связка воздушных шаров, отрывается от дна водохранилища и всплывает на дневную поверхность вместе с бледными, безжизненными, как будто нацарапанными иглой на стекле, скелетами бывших деревьев, восставших со дна, — и рождается остров, овеваемый ветром, несущим семена осоки и душицы, рогоза и тростника, которые, поселившись на нем, приживаются, пускают корешки, создают мощную корневую систему, прошивая насквозь торфяную подушку острова. Проходит несколько лет — на плавучем острове, где совсем недавно жители окрестных сел собирали хворост и клюкву, приставая к нему на лодках, поднялась березовая и осиновая роща, кромка его поросла мощными кустами тальника. Волны то гонят остров в открытое море, то прибивают к берегу. Он блуждает по воде, как отвязанная лодка, и если вдруг подойдет к плотине, на ней бьют тревогу, вызывают пожарные машины, которые пытаются разрезать остров пущенной из брандспойта струей воды.

На один из таких островов однажды высадилась Надя, пристав к нему на лодке. Остров был совсем невелик — шагов пятьдесят в длину, в поперечнике и того меньше. Весь день она ловила с берега рыбу, потом достраивала шалаш, сложенный неведомыми рыбарями из хвороста, тростника и высушенных на солнце водорослей, варила на костре уху из пойманной рыбы. Послушный дуновению легкого хилка, остров едва заметно дрейфовал в сторону устья Согожи. В корнях ближайшей березы Надя вырыла яму и сложила в нее весь свой запас картошки, моркови и сухарей, превратив ее в погреб. Вечером улеглась спать в шалаше, подстелив под себя плотную войлочную попону, укрывшись ватником.

На второй день