деятельностью Вольфа. Пока его глаза с благожелательностью смотрели на меня, он задавал вопросы Андреа и Маркусу, как мы справляемся с бесконечными нападками со стороны общественности. Он спрашивал его мнение об актуальной политической ситуации, о возможных перспективах немцев вообще и наших в частности.

После сытного обеда, вершиной которого стали пельмени, мы перешли к десерту. Джим подвел итог нашему разговору, сказав, что для него самое важное в жизни – это свобода и дружба.

По долгу службы мне нужно было быть дисциплинированным и результативным офицером, который не уходил от конфликтов с вышестоящими начальниками. Подобно Джиму, я по своей природе был игроком и искал приключений, многие из этих авантюр, если бы о них стало известно моему начальству, могли стоить мне карьеры. Личная независимость и свобода значили для меня много больше, и ради них я отказывался от предлагаемых повышений по службе.

Свободным и независимым я был также в своих политических оценках и не скрывал от американцев, что не одобряю президента Горбачева и его политику. Однако я был верен своей стране, презирал предательство и предателей. Никто и никогда не слышали от меня ни единого нелестного слова о России.

И вот наступили в Москве известные августовские события 1991 года.

Мы с Маркусом и его женой решили показать Москву в своём повседневном великолепии. И вот Джим стал свидетелем события, в которых, как часто бывает в истории, великое и смешное оказались очень близко друг к другу и которые окончательно определило странную гибель некогда могущественного Советского Союза. Это случилось 19 августа 1991 года, в день намеченного нашими друзьями отлета. Именно в этот день бывший коллега Маркуса Вольфа по службе, выросший с тех пор до шефа КГБ, предпринял вместе с некоторыми другими «большими людьми» в правительстве попытку остановить распад Советского Союза. Это было дилетантское предприятие, которое с полным основанием было названо путчем. Однако сначала было объявлено чрезвычайное положение и все было похоже на тщательно подготовленную военную операцию. Андреа посадила Маркуса под своеобразный домашний арест и решила вместе со мной, но без Маркуса проводить Джима и Инге в аэропорт. По пути в Шереметьево нам попадались танковые колонны войск, рассредоточенные на перекрестках и в других стратегических точках города. Обычно склонный к шуткам Джим напряженно молчал. Только после того, как американцы прошли паспортный контроль в аэропорту и оказались в транзитном зале, Джим помахал нам рукой, и стало видно, что его и жены вынужденное напряжение спало.

….Я еще семь лет жил в объединённой Германии после этой «царской солянки», сменив паспортные данные, имидж – о возвращении в Россию и не мечтал: там на меня завели уголовное дело. Мне, правда, иногда давали карт-бланш для выполнения неких деликатных миссий или операций. Как правительственному агенту под тем или иным прикрытием. Знание немецкого языка позволяло мне подрабатывать и в тамошних изданиях – в качестве репортёра или обозревателя, так сказать, в роли «вольного стрелка». Я писал статьи для немецких газет, естественно помимо основной работы, которую выполнял исправно, регулярно получая за это деньги. Я даже считал, что через СМИ смогу донести до немецкой аудитории правду. Но скоро понял, что это был очередной самообман.

И вот мой шеф Сансаныч дал мне знать о том, что всех дохлых собак с меня сняли и можно возвращаться на родину. Оставив свою гражданскую жену Соню Шерманн в Германии, я вернулся в Россию…

Там я ушел на заслуженный отдых. Гражданской специальности не имел (я владел, конечно, профессиями, с которыми мог предложить свои услуги уголовному миру, но это не в счет). Слава Богу, я умел худо-бедно связать несколько слов во фразу и на этом основании решил попробовать себя в журналистике. Ну и попробовал, благодаря своему напористому характеру. Поначалу переступил порог «Российской газеты», попав в кабинет заместителя редактора правительственного «официоза», который, узнав, что я служил в СВР, размечтался о том, как мы с ним станем часами просиживать в барах и ресторанах, а я рассказывать захватывающие дух пьяные байки.

Но у меня хватило ума набрать в рот воды и молчать. Я ни с кем не делился своими воспоминаниями. Как и Эдуард Хлысталов, я хотел многое забыть о прошлой работе. Только, в отличие от него, я пытался забыть о том, какую грязную работу выполнял, и всегда – тайно, и всегда – для своего засекреченного руководства. Об этой жизни и ее закулисной стороне я знал так много, что уже никто не способен меня обмануть. Но где такой мелкой сошке, как я, противостоять властям предержащим!

Однажды я спросил себя откровенно: а на что ты, собственно, претендуешь? Мне вовсе не улыбалось сыграть роль охотника за «жареными фактами», возмутителя и извратителя норм и нравов. Ведь попробуй я только поднять голову и раскрыть рот – заткнут пулей. Уж кто-кто, а я знаю, как легко это делается. Сам совершал провокационные акты, работая у врага на чужом поле.

Смерти как таковой я не боялся. Возможно, она стала бы для меня избавлением. И вообще, по мне лучше принять смерть, чем пойти на сделку с собственной совестью. Но умирать за здорово живешь я тоже не собирался. Ведь позволить им убить меня – все равно что поставить точку, едва начав фразу. Бессмысленно. Я должен уцелеть, чтобы сделать хоть что-нибудь путное. Возможно, то, что мне не удалось совершить при помощи автомата или отравленного дротика, я сумею осуществить посредством слова. В конце концов, разве не сразил нас грибоедовский Чацкий, что иной раз слово – страшнее пистолета?

Период моего ученичества, или стажировки так звучало солиднее, в «Российской газете» продлился восемнадцать месяцев. Все это время я вел себя тише воды, ниже травы, мечтая о месте газетного репортера, как о манне небесной, то бишь венце своей карьеры. Наконец я перебрался в журнал «Вокруг чудес света», где взялся за сочинение заголовков к заметкам репортеров. Трудился по ночам, а утром, когда все остальное человечество спешило на работу, возвращался домой и по дороге заходил в спортзал, чтобы не потерять физическую форму. Мало-помалу я входил в образ крутого, напрочь утратившего всякие иллюзии мужчины средних лет. Не думаю, что сумел кого-то обмануть и меньше всего – самого себя.

Полигоны и поля сражения остались позади, я выпал из обоймы СВР и изо всех сил пытался избавиться от предвзятого отношения к миру, от циничного взгляда на жизнь. Наконец-то мне представилась возможность спокойно осмотреться, взглянуть на происходящее незашоренными глазами. По правде говоря, меня ошеломило то, насколько скудна