— повторил Гедимин, растерянно мигнув. Первое, что ему вспомнилось (и заставило резко развернуться и едва ли не броситься бегом), — топливный цех; но он располагался значительно правее источника взрывной волны. Линкен, придержав его за плечо и развернув к себе лицом, угрюмо кивнул.

— Так ты не в курсе? И как ты умудряешься… Да, ракетный цех. Их тут несколько. Вынесены на поверхность, под купола. Уже пятый взрыв за год. Пустой перевод ирренция…

Гедимин мигнул.

— Подожди. Тут регулярно взрываются цеха, где делают ирренциевые боеголовки? Какого астероида…

Линкен пожал плечами.

— Я в этом не понимаю, атомщик. Они просто взрываются. Ирренций так умеет, сам знаешь.

Гедимин недобро сузил глаза.

— У меня всё взрывалось, когда надо, — сдержанно напомнил он.

— Так то у тебя, — вздохнул Линкен. — Я уже говорил Арториону — если хочешь нормальной работы, бери в цех спецов, а не тех, кто сбежать не успел! А он говорит — скоро туда и такие рабочие не пойдут. Мунтазар был спецом — погиб в первом взрыве. На замену никого нет. Не реакторщиков же сдёргивать…

Гедимин с присвистом выдохнул сквозь зубы. Мунтазара Фаду он знал — тот проходил курсы реакторщиков в одной из первых групп, когда сармату ещё было не лень давать дополнительный материал желающим. Он попытался вспомнить, рассказывал ли про бомбы, но не смог и махнул рукой. «Какая теперь разница…»

— Мунтазар был толковым сарматом, — сказал он. — Плохо. А теперь кого туда берут? Первых попавшихся, без инструктажа?

Линкен фыркнул.

— Какой там инструктаж, атомщик… Я же говорю — туда никого не затащишь. Лучше в москитный флот, даже в десант лучше, только не туда!

— Ничего не понимаю, — пробормотал Гедимин. — Даже если они не умеют работать с ирренцием… У них бы просто получались плохие бомбы. Это же не нитроглицерин…

Передатчик испустил протяжный писк. Линкен посмотрел на него и просиял.

— Я пошёл, атомщик. Ракеты привезли. Не бери сильно в голову, это всё не твои проблемы. Ты бомбу сделал — и хватит с тебя.

— Скажи, как выйти на Арториона, — попросил Гедимин, пропустив всё сказанное мимо ушей. — Есть разговор.

…Уже в кабинете Арториона, хорошо изолированном и относительно (до плюс пяти по Цельсию) прогретом, сармат неожиданно вспомнил, что за все годы в «Гекате» ни разу не видел координатора химблока — равно как не встречался с командиром «Мары» ни разу за год войны. Арторион — рослый худощавый марсианин в радиозащитной «двуслойке» — смотрел на пришельца озадаченно и с лёгкой тревогой.

— Накладки с заменой топлива? — предположил он. Гедимин качнул головой.

— Я пришёл поговорить о ракетных цехах. У вас действительно никак не готовят специалистов для них?

Арторион мигнул.

— Странный вопрос… Там нет специалистов. Это смертельно опасная работа, и опасность никак нельзя уменьшить. Туда посылают штрафников, иногда — преступников. Чертежи и схемы им выдают… Не знаю… как можно подготовиться к ядерному взрыву?

Гедимин несколько секунд смотрел на него, с трудом подбирая слова.

— Там не должно быть опасно, — сказал он. — Если всё делать нормально…

Арторион махнул рукой.

— Мунтазар делал всё нормально. Пока цех не взорвался. Что там произошло, никто не знает.

Гедимин хотел сказать ещё много об инструктаже и свойствах ирренция, но остановился и задумался. «А что, если…» — он недобро сощурился и снова поднял взгляд на Арториона. Тот едва заметно вздрогнул.

— Мне нужны образцы вашего ирренция и пустое место на большом расстоянии от базы.

— Зачем? — спросил командир.

— Установить причины аварии, — ответил Гедимин. — Есть версия. Надо проверить.

16 июня 32 года. Феба, кратер Ясона, база атомного космофлота «Мара» — кратер Ифита, малый полигон

Гедимину всё-таки дали ирренций, истребитель из москитного флота, прикрывающего «Мару», и свободу действий, — к тому времени, как он уже устал и на все вопросы только сердито щурился. С той минуты, как он вошёл в кабинет Арториона, прошло тридцать часов, и всё это время сармату пришлось общаться — то с самим Арторионом, то с очень недовольным Стивеном, то со множеством ничего не понимающих командиров и подчинённых, слившихся в голове Гедимина в одну полуразумную массу. «Я бы на их месте эа-мутации не боялся,» — угрюмо думал он, втиснувшись в кабину истребителя и на полной скорости удаляясь от кратера Ясона. Внизу мелькали тёмно-красные бугры и гребни и белые пятна льда, проступившего из-под верхней породы на дне очередного кратера. Самое большое пятно белело впереди — это был кратер Ифита, место, из которого ударная волна никак не могла докатиться до «Мары». Под бронёй Гедимина лежали бруски ирренция — пять килограммов в общей сложности, десяток десятиграммовых, остальные — по сто граммов.

Здесь, на дне кратера Ифита, гравикомпенсаторы базы уже не действовали, и сармат, неосторожно шагнувший на лёд после посадки, поставил истребитель на ребро и сам отлетел на два десятка метров, растянувшись плашмя. Приподнявшись и всадив в лёд когти, он сел, покосился на истребитель, после падения с ребра откатившийся ещё на десяток метров, досадливо сощурился и достал ирренций.

Способу определения критической массы было уже две сотни лет, — старый, предельно примитивный и более чем опасный. Гедимин поставил десяток защитных полей — больше для индикации, чем для прикрытия — и начал выкладывать на лёд брусок за бруском. Когда на девятом по счёту дозиметр заверещал и вспыхнул красным, сармат не сразу понял, в чём дело. Оглядевшись, он не увидел защитных полей, — их сдуло. Ирренций, сложенный в миниатюрный штабель, горел зелёным огнём. Порода под ним вздувалась пузырями и хлестала во все стороны паром.

«Мать моя пробирка,» — изумлённо мигнул Гедимин, сгребая бруски в кулак и прерывая цепную реакцию. «Девятьсот граммов⁈»

Он повторил опыт трижды, каждый раз переползая на новое место. Ничего не изменилось.

«Девятьсот граммов…» — сармат собрал весь ирренций и, рассчитав расстояние, прыгнул в сторону истребителя. Снова