была моим главным оружием, Я ему говорил: во всяком случае, если стоять на позициях диалектического материализма, то необходимо прежде всего считаться с конкретными историческими условиями. А раз так, то это положение программы было правильным. С этой же точки зрения наиболее насущной и неотложной проблемой современного общества является проблема хлеба. Прежде всего необходимо решить именно ее. А игнорировать этот этап, перескакивать через него и размышлять над тем, «что будет потом»,— именно это-то и есть нелепость, никому не нужная игра в общие понятия. Но попробуй переубеди его! Он возражал примерно так: если вы действительно придерживаетесь диалектического метода, то имейте смелость сказать, что вы сейчас цепляетесь за то, что уже содержит в себе момент отрицания. Как бы то ни было, а до окончательной победы русской революции со времени смерти Маркса прошло почти полвека. Делайте свое дело, а я буду делать свое. Я стараюсь показать, какие превращения предстоит претерпеть вашему делу, и вы должны мне уже сейчас сказать за это спасибо.

— Не удивительно, что он перешел на философское отделение. Видно, был создан для роли философа. И, наверно, при университете остался?

— Видишь ли... Как только началась война, его немедленно забрали на фронт, и у Номонхана 203 он погиб. И убило его не то, «что будет потом», а то, «что есть сейчас», то, к чему он хотел повернуться спиной.

— Да, разные были ребята...

И все умирают... Сёдзо вспомнил Синго. Если войны— неизбежное явление при капитализме, то он стал жертвой этой экономической системы. Синго, Тацуэ, Сэцу, Ода — друзья, которых он за последние два-три года лишился; у каждого из них было свое горе, все они умерли разной смертью и в разных местах. Но если подумать, гибель каждого из них так или иначе связана с войной. Погруженный в свои невеселые думы, Сёдзо машинально ковырял длинными хаси из слоновой кости в приготовленном по-китайски жарком, стоявшем перед ним на столе. Но когда он подцепил кусочек мяса, рука его вдруг замерла в воздухе. Так-так-так-так, так-так-так-так,— неожиданно застрекотал где-то пулемет.

— Это вечерние ученья. Их теперь проводят в сожженной части города за вокзалом.

— А, вот оно что.

Значит, и здесь действуют устрашением. В подразделении Сёдзо каждую ночь со сторожевой башни летели гранаты. Их красные вспышки тоже должны были устрашать. Но сейчас Сёдзо подумал вдруг совсем о другом, никак не связанном ни с этой беседой, ни с этой обстановкой. «Была ли смерть Оды, попавшего под поезд, действительно несчастным случаем?» — пришло ему в голову. Не предпочел ли он радость смерти на глазах улыбающейся Сэцу тому, чтобы его разнесло в клочья на поле боя? Когда Кидзу приезжал к Сёдзо в прошлом году на Кюсю, он полушутя заметил, что Ода, что ни говори, оказался дельным малым: сумел красиво умереть. Не крылось ли за этими словами Кидзу более глубокого смысла? Попав на фронт, Сёдзо все чаще и чаще задумывался над смертью Оды. И еще сильнее, чем раньше, его одолевали сомнения. Ода и самоубийство — казалось бы, два несовместимых понятия. Но с другой стороны, ведь столь же странным и противоречивым казалось в нем сочетание страстного, пытливого исследователя, каким он был в своей лаборатории, и типичного флегматика, простодушного добряка, который так и не сумел по-настоящему осознать своей любви к Сэцу. И, возможно, не так уж невероятно, что он предпочел броситься под поезд, когда его провожала взглядом Сэцу, чем погибнуть от вражеской пули. Интересно, как смотрит на все это Кидзу? Сёдзо хотелось спросить об этом друга, но...

Так-так-так-так, так-так-так... «Стреляют примерно за километр отсюда»,— по солдатской привычке подумал Сёдзо, не успев задать свой вопрос. И в это время Кидзу, опередив его, заговорил:

— Послушай, Канно, уходи в Яньань 204.

Если бы пулемет застрочил вдруг под самым их окошком, выходившим в глухой двор, Сёдзо и то не был бы так изумлен. Сначала он даже не понял, что сказал ему Кидзу. Словно он оглох, но не так, как глохнут от пулеметной стрельбы, а как от выстрела тяжелого орудия.

Сёдзо уставился на Кидзу. Ему показалось, что Кидзу превратился в какого-то совсем другого человека. Точно так же как в приемной штаба батальона его встретил Чжан Вэнь-тай, а не Кидзу, здесь, в этом домике, тоже был не тот Кидзу, которого он видел у себя на родине, затянутого в форму Кёвакай. Может быть, это из-за усов и бородки, которые он отпустил лишь недавно? Нет, вряд ли это ощущение связано с чисто внешними признаками. Появившаяся было у него одутловатость почти прошла, и он теперь стал похож на Кидзу студенческих лет. Те же умные ласковые глаза, которые порой вдруг становились злыми, холодными и колючими. Но что больше всего делало Кидзу похожим на того, прежнего — это выражение лица, когда в смехе полоска ослепительно белых зубов как бы раскалывала пополам его бронзовое лицо. Всматриваясь в черты Кидзу, Сёдзо как будто и не находил в них никакой внешней перемены, но в то же время чувствовал, что перемена произошла значительная, хоть он еще и не знает какая. Ел Кидзу, как всегда, с аппетитом, не уступая Сёдзо, но выпил только одну чашечку водки. Уже одно это было не похоже на Кидзу.

Обретя душевное равновесие, Сёдзо сказал:

— Ну а теперь рассказывай ты.

Глава шестая. Маятник

Сёдзо уехал из К. поездом, который ходил теперь толь-: ко ночью. Хама, прибывший в городок по делам отряда, остался там на некоторое время. В С. Сёдзо встретили три конвоира. Как вчера его сопровождал конвой, так и сегодня он должен был вернуться в отряд под конвоем.

Теперь солдатам не разрешалось ходить в одиночку. Во-первых, в районе действия партизан это было опасно. Во-вторых, это была мера предосторожности против дезер* тйрства. Сёдзо все это понимал, но до сих пор особенно над этим не задумывался. Еще сутки тому назад ходить под конвоем для него было столь же привычно, как носить за спиной винтовку, а на голове каску. Но сейчас, увидев на станции конвойных, при тусклом свете звезд, он впервые осознал смысл второй из тех двух задач, которые на них возлагались. В душе его эхом отозвались слова Кидзу), «Уходи в Яньань!»

Перейдя подъемный мост, Сёдзо быстрым шагом направился к командиру отряда. Остановившись у порога, он, как положено по уставу, доложил:

— Солдат