оказываются абстрагированными весьма различные вещи в зависимости от того, возникает ли оно в уме торговца, судьи или инженера и оценивает ли тот его на предмет балансовой стоимости, юридической тяжбы или опасности обрушения. Однако ближе всего к мышлению в деньгах оказывается математика. Мыслить экономически – значит считать. Денежная стоимость – это числовая стоимость, измеренная в единицах счета[1006]. Эта точная «стоимость как таковая», как и число как таковое, производится на свет лишь мышлением горожанина, лишенного почвы человека. Для крестьянина существуют лишь преходящие, прочувствованные применительно к самому себе стоимости, которые он в процессе обмена от случая к случаю реализует. То, в чем он не нуждается или чем не желает обладать, не имеет для него «никакой стоимости». Лишь в экономической картине подлинного горожанина имеются объективные стоимости и их разновидности, существующие как элементы мышления независимо от его частных потребностей и по идее своей общезначимые, хотя в действительности у каждого собственная система стоимостей и собственный каталог их разновидностей, исходя из которой он воспринимает текущие предложения (цены) рынка как дорогие или дешевые[1007].

Между тем как ранний человек сравнивает блага, пользуясь не только рассудком, поздний высчитывает стоимость товара, причем прибегает при этом к жестко установленной бескачественной мере. Теперь не золото измеряется в коровах, но корова – в деньгах{687} и результат выражается с помощью абстрактного числа, цены́. Решение вопроса о том, найдет ли эта мера стоимости свое символическое выражение в платежном знаке и как это произойдет (как символом вида чисел является письменный, устный, воображаемый числовой знак), зависит от экономического стиля данной культуры, создающей всякий раз свою разновидность денег. Такая разновидность денег имеет место лишь в силу наличия городского населения, экономически ими мыслящего, и она, далее, определяет, будет ли платежный знак служить в то же время и средством платежа, как античные монеты из благородного металла и, быть может, вавилонские серебряные слитки. Напротив того, египетский дебен{688}, отвешиваемая фунтами необработанная медь, – это мера обмена, но не знак и не средство платежа, а западноевропейские и «одновременные» им китайские банкноты[1008] – средство, но не мера. Относительно же роли, которую играют в нашей разновидности экономики монеты из благородного металла, мы обыкновенно совершенно заблуждаемся: это есть произведенные в подражание античности товары, и потому они имеют курсовую стоимость, измеренную в балансовой стоимости кредитных денег.

На основе мышления такого рода связанное с жизнью и почвой имение (Besitz) становится имуществом (Vermogen), по самому существу своему подвижным и качественно неопределенным: оно не состоит в добре, но в него «вкладывается». Рассмотренное само по себе, оно есть не что иное, как выраженное численно количество денежной стоимости[1009].

В качестве местопребывания этого мышления город становится денежным рынком (финансовой площадкой) и центром стоимости, и поток денежных стоимостей начинает пронизывать поток благ, его одухотворять и над ним господствовать. Однако тем самым торговец превращается из органа экономической жизни в ее господина. Мышление деньгами – это всегда некоторым образом купеческое, «предпринимательское» мышление. Оно предполагает производящую экономику села и по этой причине изначально завоевательно, потому что третьего не дано. Слова «выручка», «прибыль», «спекуляция» указывают на выгоду, которую попутно приносят направляющиеся к потребителю вещи, на интеллектуальную добычу и потому неприложимы к раннему крестьянству. Необходимо всецело погрузиться в дух и экономическое ви́дение подлинного горожанина. Он работает не для потребности, но для продажи, «за деньги». Предпринимательское восприятие постепенно пронизывает все роды деятельности. Будучи внутренне связанным с товарооборотом, сельский житель был одновременно и давателем, и получателем; исключением, по сути, не является также и торговец на раннем рынке. С денежным обращением между производителем и потребителем, как между двумя разделенными мирами, появляется «некто третий», чье мышление тут же становится господствующим в деловой жизни. Он принуждает первого предлагать ему товар, а второго – запрашивать товар у него же; он возвышает посредничество до монополии, а затем делает его основным моментом экономической жизни и принуждает обоих быть «в форме» в его интересах – поставлять товар по его расценкам и получать его под давлением его предложения.

Кто владеет этим мышлением – тот мастер делать деньги[1010]. Во всех культурах развитие идет по этому пути. В своей речи против хлеботорговцев Лисий констатирует, что пирейские спекулянты, желая вызвать прибыльную для них панику, неоднократно распускали слухи о крушении флота с грузом зерна или о начале войны. То была распространенная практика в эллинистическо-римскую эпоху – сговорившись, ограничить производство сельскохозяйственной культуры или же застопорить ввоз, чтобы взвинтить цены. Совершенно аналогичный западному банковскому обороту жирооборот в Египте Нового царства[1011] сделал возможным разведение хлебных культур в американском стиле. Клеомен, финансовый управляющий Александра Великого по Египту, смог при помощи безналичной покупки сосредоточить в своих руках все зерновые запасы, что вызвало голод по всей Греции и принесло колоссальные барыши. Тот, кто мыслит в экономике как-то иначе, будет низведен до уровня простого объекта денежных воздействий большого города. Уже очень скоро этот стиль охватывает бодрствование всего городского населения, а значит, всех, кто по-настоящему должен учитываться в управлении экономической историей. Крестьянин и буржуа{689} являют собой различие не только между деревней и городом, но и между «добром» и «деньгами». Пышная культура гомеровских провансальских дворов государей есть нечто произросшее вместе с человеком и с ним слившееся, как это бывает характерно для жизни в сельских имениях старинных семейств еще и сегодня; более утонченная культура буржуазии, «комфорт» есть нечто пришедшее извне, что можно оплатить[1012]. Всякая высокоразвитая экономика – это городская экономика. Мировую экономику, т. е. экономику всех цивилизаций, можно было бы назвать экономикой мировых столиц. Экономические судьбы тоже решаются в немногих точках, на финансовых площадках[1013] – в Вавилоне, Фивах, Риме, Византии и Багдаде, в Лондоне, Нью-Йорке, Берлине и Париже. Все остальное есть провинциальная экономика, скудно и помалу совершающая свои обороты, не отдавая себе отчета в полном объеме собственной зависимости. Деньги – это в конечном счете форма духовной энергии, в которой отыскивает концентрированное выражение воля к господству, политическая, социальная, техническая, умственная одаренность, страстное стремление к жизни высокого полета. Шоу абсолютно прав: «Всеобщее почтение к деньгам – единственный обнадеживающий факт нашей цивилизации… Деньги и жизнь неразделимы… Деньги – это жизнь»[1014]. Так что цивилизация означает такую ступень культуры, на которой традиция и личность утратили свое непосредственное значение, и всякую идею, чтобы ее реализовать, следует в первую очередь переосмыслить в деньгах. Вначале люди бывали «при имении», потому