После этого он положил бумагу в карман пиджака, еще раз по-военному приветствовал великого князя, развернулся и ушел.

Мы были рады, что отделались так легко, но через несколько дней нас ждал новый сюрприз. Нам сообщили о визите нового доктора, присланного ЧК. Приходилось подчиниться, и я из предосторожности собиралась посмотреть, как выглядит этот новый врач. Я увидела перед собой красивого молодого человека с правильными чертами, большими глазами, матовой кожей и белыми зубами.

– Умоляю вас не бояться моего визита, – сказал он мне. – ЧК не поверила заключению первого врача и прислала меня подтвердить или опровергнуть его диагноз.

Потом, глядя на меня своими добрыми глазами, он добавил:

– Не бойтесь. Я сделаю все, что смогу.

Я провела его в комнату мужа, который попросил его присесть и стал расспрашивать о его карьере военного врача, о войне и т. д. Рассказывая, что в 1916 году он служил в одном из полков, подчинявшихся великому князю, он неожиданно опустился перед моим мужем на колени и поцеловал ему руку! По его щекам катились крупные слезы, которые он не пытался сдерживать. Мы оба были сильно взволнованы этой сценой. Невозможно было усомниться в искренности этого человека. Он не был одним из провокаторов, которых все так боялись. Он составил отчет в следующих выражениях: «Относительно всякого другого человека, больного так же, как гражданин Павел Романов, я сказал бы, что любое перемещение является для того вопросом жизни и смерти, однако, зная подозрительность ЧК, заявляю, что Павел Романов должен ехать, но живым к месту назначения не доберется». Это заключение произвело свой эффект. Его представили в нужное время кому нужно, и с марта до июля нас оставили в покое. Мы никогда больше не видели этого врача-благодетеля. Если он жив и читает эти строки, я очень благодарна ему за услугу, которую он оказал в тот день моему бедному мужу…

Сразу по приезде в Вятку со своими товарищами по несчастью Владимир написал нам. Их поселили в просторном доме, реквизированном для этой цели. Он делил большую комнату с князьями Константином и Игорем. Иоанн с женой занимали другую. Великий князь Сергей Михайлович проживал отдельно, и они виделись редко. Мой сын писал, что задумал драму в стихах о поэте Лермонтове, его жизни, дуэли и гибели. Бедному мальчику повезло найти в доме, где он жил, старинное и очень редкое издание стихов Лермонтова с подробной биографией автора.

«Как видишь, дорогая мама, – писал он мне, – удача меня не покинула. Так что обещай мне не плакать так много…»

Позднее княгиня Елена, жена Иоанна, чудом спасшаяся от страшной гибели, настигшей ее мужа, моего сына и других ссыльных, рассказала мне тысячу подробностей о нем. У Владимира было много душевных сил, он всех веселил, смешил до слез своими шутками, подражанием, излучал свойственные ему энергию и силу, потом внезапно замолкал и оставлял их… Все они знали, что результатом этого неожиданного ухода станет новое стихотворение, пьеса или сатирическая поэма… Через некоторое время он торжествующе возвращался, читал им свое произведение и снова становился обаятельным существом, которое все обожали. Так прошли конец марта и половина апреля, а мы жили от одного письма Владимира до другого.

Сами мы однажды совершили неосторожность, приняв приглашение на благотворительный концерт, дававшийся в той самой женской гимназии Царского Села, где Владимир пережил свой последний триумф. Когда мы вошли в зал, почти вся публика встала, и мы прошли в первый ряд, где для нас были зарезервированы места. Позднее, когда великого князя арестовали, одним из пунктов обвинения против него была эта так называемая монархическая демонстрация на концерте.

В апреле 1918 года у нас забрали два наших автомобиля, бывшие в эти мрачные времена единственным нашим развлечением. Шофер по фамилии Зверев, который был с нами в Крыму в 1916 году и с великим князем на войне, служивший прежде у великого князя Александра и великой княгини Ксении, с каждым днем становился все более наглым и грубым. Ему больше невозможно было ничего сказать. Машины содержались плохо, но он смеялся над моими замечаниями.

За несколько дней до Пасхи он заявил, что будет нас возить, только когда у него найдется свободное время, поскольку должен катать на наших автомобилях мадам Луначарскую, жену наркома просвещения! И «товарища» Зверева еще приходилось упрашивать отвезти нас. Накануне Пасхи, которая в тот год пришлась на 22 апреля по старому стилю, когда мы собрались ехать в церковь на ночную службу, он велел нам передать, что больше у нас не служит, что автомобили реквизированы и что гараж, стоявший в конце нашего сада, станет автобазой Совета. Так были потеряны прекрасные авто, привезенные из Парижа.

Я очень часто ходила в наш дворец, по которому по-прежнему дважды в неделю водила многочисленных посетителей. В остальное время я могла свободно по нему передвигаться. Поэтому я сумела продать мелкими партиями и по заоблачной цене несколько сотен бутылок вина, спрятанных на втором этаже, которые Георгенбергер по своей невнимательности не нашел. Приходилось изыскивать средства, чтобы кормить великого князя и девочек. Телепнев, продолжавший выставлять себя нашим защитником и другом, должно быть, однажды обнаружил, что в доме осталось вино. Он послал Сергея Коровина передать полковнику Петрокову, что «оба они были счастливы получить несколько бутылок». Начиналось вымогательство. Коровин и Телепнев, менее отвратительные, чем прочие, были при этом законченными пьяницами. Мы увидели, что Телепнев к тому же шантажист, только более вежливый, чем Георгенбергер. Приходилось каждую неделю класть для него в определенное место возле дома дюжину бутылок лучшего вина. Все еще надеясь выиграть время и желая заручиться покровительством этого влиятельного в Совете лица, я делала это с наилюбезнейшим видом, однако начинала опасаться. Через некоторое время я по определенным признакам поняла, что, если я хочу, чтобы наш дворец оставался в целости и сохранности, за эту безопасность придется платить не только вином. Поэтому я стала каждую неделю передавать по две тысячи рублей, которые тогда еще не обесценились. В то время они еще равнялись приблизительно двум тысячам франков, что начинало тяжело давить на наш бюджет.

С тысячей уловок и хитростей приходилось добывать муку и сахар, продукты, имевшиеся только у матросов-коммунистов и, иногда, у крестьян в деревне. Мы постоянно находились во власти шпионства и доносительства. Добрый отец Мирон часто приносил нам картошку и муку, которые легко таскал на спине. Он никого