Шрифт:
Закладка:
– Ваш принц – просто сказочный царевич.
В тот вечер моя материнская гордость ликовала.
На момент начала войны ему еще не исполнилось восемнадцати. Тем не менее, благодаря ускоренному выпуску, он 1/14 декабря вступил в лейб-гвардии Гусарский полк и отправился в Муравьевские казармы в Новгородскую губернию для прохождения военной подготовки. Вернулся он оттуда в феврале 1915 года, а пять дней спустя я снова провожала его на царскосельском вокзале, откуда он уезжал в свой полк.
Утром, перед его отъездом на фронт, мы, я, Владимир и девочки, пошли в Знаменскую церковь на первую, шестичасовую службу. Мой сын исповедался и принял причастие. Если не считать двух сестер милосердия и нас, церковь была пуста. Каковы же были наши удивление и радость, когда в сестрах милосердия мы узнали императрицу и г-жу Вырубову! Ее величество пожелала благословить Владимира. Она подарила ему маленькую иконку и молитвенник. Мы вернулись домой, крайне взволнованные этим трогательным жестом государыни.
Со дня отъезда сына я больше не жила, потому что этот ребенок был самым любимым мною существом на свете. Он был моей радостью, моим счастьем, моей гордостью. Я гордилась его красотой, его талантами художника, музыканта, поэта. Когда он танцевал, это была воплощенная грация. Когда он смеялся, смех освещал его очаровательное лицо. Это был сын, о котором мечтают матери, потому что он был нежным, любящим и трогательным. Опубликованный в первом сборнике его стихов сонет на русском, который он посвятил мне, дает лишь слабое представление о его сыновних чувствах:
Сонет матери
Когда в родном гнезде еще я слабо спал,
Под крылышком Твоим мои таились грезы…
Ты их взлелеяла – и вот мой час настал,
И пышно расцвели мечтательные розы…
На жизненном пути я не видал угрозы,
Мой юный горизонт никто не омрачал:
Все слезы для меня – одни Твои лишь слезы,
Все думы, все мечты – один Твой идеал!
Ты мне вдохнула мощь, и веру, и надежды,
Ты душу облекла в блестящие одежды,
Дрожала надо мной, как я дрожу теперь,
Когда передо мной раскрыта Рифмы дверь…
Тебя, а не меня архангелы коснулись:
Мои стихи Твои: Они к Тебе вернулись.
С февраля 1915 по июль 1916 года, когда, как я писала в начале, он был назначен в распоряжение великого князя, этот юноша, едва достигший восемнадцати лет, пережил жестокие испытания войны. Его неоднократно посылали в опасную разведку, и просто чудо, что он не был убит. Однажды совсем рядом с ним разорвался снаряд. Он подобрал осколок и привез мне в первый свой отпуск. В другой раз он с патрулем, которым командовал, едва успел укрыться за деревьями, когда был обстрелян. Его солдаты обожали его. Он с волнением рассказывал мне, как однажды сидел в окопе и его унтер-офицер внезапно бросился на него и закрыл своим телом… Через секунду, прежде чем мой сын успел прийти в себя, метрах в тридцати от их окопа с адским грохотом разорвался огромный снаряд. Этот солдат без колебаний рискнул собственной жизнью ради спасения командира.
В 1915 году Владимир получил несколько дней отпуска, которые провел с нами, гордый красной ленточкой ордена Святой Анны 4-й степени, полученного им за храбрость. На войне он не переставал писать и совершил колоссальную работу: перевел александрийским стихом на французский язык поэму великого князя Константина Константиновича «Царь Иудейский». Это было прекрасное произведение: действие разворачивается на протяжении семи дней, от Вербного воскресенья до Воскресения Спасителя, и сложность заключалась в том, что на протяжении всех четырех актов говорят только об Иисусе Христе, однако Господь не появляется на сцене ни на мгновение.
Эта религиозно-мистическая драма была поставлена в 1913 году в театре «Эрмитаж» в Санкт-Петербурге и сыграна множество раз. На нее поочередно приглашались вся императорская фамилия, двор, посольства, высшие сановники. Спектакль был поставлен с великолепными декорациями и с крайней роскошью, а играли в нем талантливые любители; но центром общего внимания был сам автор, то есть великий князь Константин, очень искренне и благочестиво исполнявший роль Иосифа Аримафейского.
Великий князь, уже болевший болезнью, которая свела его в могилу в июне 1915 года, узнав, что Владимир перевел его драму, пригласил великого князя Павла, меня и нашего сына в Павловск, в свой дворец, чтобы услышать перевод. Мы застали там его сестру, вдовствующую королеву Греции, его супругу, их невестку, княгиню Елену, жену князя Иоанна, некоторых их детей, а также г-на Байи-Конта, учителя французского в Санкт-Петербурге. Этот последний часто гостил у великого князя Константина в Павловске.
Будучи довольно хорошей физиономисткой, я заметила на лице великого князя-поэта[50] некоторую настроженность; но стоило Владимиру прочитать несколько строчек, как великий князь Константин удивленно переглянулся с г-ном Байи-Контом. Чем дальше читал Владимир, тем яснее я видела удивление, вырисовывающееся на симпатичном, но осунувшемся от болезни лице великого князя Константина. В тот день Владимир прочитал два первых акта, и его осыпали похвалами и поздравлениями. Нам пришлось пообещать снова приехать через несколько дней, чтобы закончить чтение двух последних актов. Мой сын закончил чтением стихотворения на русском, посвященного великому князю Константину и его творчеству… Я увидела, что, когда он заканчивал чтение, великий князь опустил голову… Потом подняв на нас свое мокрое от слез лицо, сказал:
– Благодаря Боде (домашнее прозвище Владимира, которое он сам себе придумал, когда был маленьким) я только что пережил одно из самых сильных волнений за мою жизнь. Больше я ничего сказать не могу. Я умираю и передаю свою лиру, завещаю свой
